716
<…> Масленица…
Сколько радости, тепла и безудержно дикого восторга в этом одном слове.
Последние дни веселья, скоромной пищи, разгула, веселого перезвона церковных колоколов и песен – последние дни перед торжественно-печальным, религиозно-траурным Великим Постом с его великой, по силе слова, покаянной молитвой Ефрема Сирина «Господи и Владыко живота моего».
В «Прощеное воскресенье» вечером в церкви гулко ахнет двухсот шестидесяти пудовый колокол и мерным, четко-однообразным, медным ревом напомнит всей станице о содеянных грехах и о великом искуплении их - покаянии.
Сегодня четверг – первый день безудержного веселья и разгула.
С раннего утра над станицей повисло легкое облако приятного кизячного дымка, запахло блинами и прочей скоромной снедью, над которой, не покладая рук, до самого обеда суетятся хозяйки скромных казачьих куреней.
А по улицам уже снуют взад-вперед тройки и пары лошадей, запряженных в широкие сани, полные празднично-одетой молодежью; заливаются малиновым трезвоном колокольчики и бубенцы с надписью «дар Валдая», в чистом морозном воздухе как-то особенно звонко звенят веселые песни; гулко бахают выстрелы дедовских ружей джигитующих казачат, фыркают и ржут лошади; разноголосым лаем приветствуют каждого проезжего и прохожего неисчислимая свора собак – все кажется необычным, бывающим только раз в год, - именно масленичным.
Проносится тройка пузатых, горбоносых и малорослых «дербетов», увешанная колокольчиками, бубенцами и разноцветными лентами; широкие сани, покрытые цветным огромным ковром, толпы молодежи, которая, охватив друг друга за шею и плечи стоит во весь рост с румяными от бешеной скачки и мороза лицами и, улыбаясь неизвестно чему, дружным хором воет:
Да на бабочке с оборочкой юбочка;
Да на бабочку смотреть было любочко.
Невольно приостанавливаешься и с удовольствием наблюдаешь за восторженно-радостными певцами, не замечая, что твое лицо расплывается в глупейшую улыбку.
Гм…
Чему бы я улыбался?
Ах да! Ведь нынче же Масленица!
Едет ватага конных малолеток в лихо сбитых набекрень фуражках и папахах; гарцуют застоявшиеся строевые кони, грызут железные удила наборных уздечек. В центре ватаги бравый молодой казачок в атаманской фуражке, с огромным вьющимся чубом и едва пробившимися черными усиками,- размахивает, дирижируя, плетью, а хор гремит:
А что это за донцы,
Что за хваты молодцы?
Уже и где донцы родились,
По какой воле росли?
На Дону донцы родились,
По своей воле росли.
Лицом белы, брови черны,
На поступочках проворны.
Он моргнет девке бровями:
Ступай, барышня, за нами,
За донскими казаками.
И снова невольно приостанавливаешься и провожаешь взглядом лихих певцов; невольно ловишь себя на мысль: подтянуть бы!...Здорово поют!..
Кучка стариков в дубленых тулупах и полушубках нараспашку, пошатываясь, мирно движется по улице и распевает старинную песню:
Буря с громом прошумела,
Третьи сутки дожди льют.
Через Дунай мы переправлялись-
Николай нас провожал.
Николай был князь великий
По всей армии один.
Орденами грудь покрыта,
Отдавал такой приказ:
- Стройтесь, армии, в колонны,
Батареи по местам.
Развернем флаги, знамена
Знамя Белого Царя.
- И—и!.. Черти старые!... Уж нажрались иде-то спозаранку, - певуче бросает мимоходом пожилая казачка, идущая с махоткой сметаны от соседки: видно, свою кошки поели.
- Ничаво, старая! – орут веселые гуляки.
- Кто празднику рад - тот до свету пьян!
Полный текст:
Крюков П. Родные сказы: отрывки из воспоминаний. Родимый край. 1930. № 1. С. 16-20 https://vivaldi.dspl.ru/pm0000009/view/?#page=17
