ул. Пушкинская, 175А

Преподаватели Донского Александра III кадетского корпуса: из воспоминаний кадет

589

Почти три века насчитывает русская военная школа. Сохраняя лучшие традиции военно-педагогической мысли, она на протяжении столетий была эталоном военного воспитания и образования. Питомцами российских военно-учебных заведений были государственные деятели и известные ученые и полководцы. Славные победы русского оружия, достижения
отечественной военной науки — это плоды российской системы военного образования.

Первый «Корпус кадет» появился в России по указанию императрицы
Анны Иоанновны в 1731 году. Расширение сети кадетских корпусов пришлось на время царствования Александра I. В 1801 году начальник 1 кадетского корпуса князь П. А. Зубов представил Александру I проект учреждения губернских военных училищ с целью подготовки детей дворян к поступлению в кадетские корпуса. В соответствии с этим проектом рекомендовалось открыть 17 училищ в губернских городах. В каждом училище планировался набор по 120 учащихся, разделенных на 2 роты. В училище должны были приниматься мальчики в возрасте от 7 до 10 лет сроком обучения 5 лет. Лучших по окончании училищ переводили в столичные кадетские корпуса, где обучение длилось еще 5 лет, и в 17-20 лет кадеты выпускались в офицерских званиях. В этот период были открыты кадетские корпуса в Оренбурге, Омске, Нижнем Новгороде, Гельсинфогсе.

15 февраля 1883 года Императором Александром III в г. Новочеркасске был учрежден Донской кадетский корпус на 400 интернов и 200 экстернов. 1 августа 1883 года открыт первый класс на 60 интернов в нанятом и приспособленном для этой цели здании.

Донской кадетский корпус подчинялся на общих основаниях Военному министру и Главному начальнику военно-учебных заведений, а «ближайшее наблюдение» вверено Войсковому Наказному Атаману войска Донского.

В Донской кадетский корпус принимались интернами сыновья офицеров и чиновников, как служащих, так и отставных, принадлежащих в казачьему сословию войска Донского, в случае недостатка кандидатов войска Донского – сыновьям лиц других казачьих войск, а в случае недостатка и таких кандидатов – сыновьям лиц не казачьего происхождения, которые отвечали общим условиям определения в кадетский корпус.

К приему экстернами допускались сыновья офицеров, чиновников военного и гражданского ведомства, если они принадлежали к потомственным дворянам, и сыновья не служащих потомственных дворян.

18 февраля 1898 года корпусу присвоено присвоил новое наименование: «Донской императора Александра III кадетский корпус».

В 1890 году в Донском кадетском корпусе был произведен первый выпуск кадет в военные училища. За период 1883—1908 годы его курс окончили 975 человек. Из них вышли в специальные училища 40% (в том числе в Пажеский корпус 0,2 % и Морское училище 0,2 %); 46 % — в кавалерийские училища, 5% — в пехотные училища, 7,9 % — взято на своё попечение родителями. В 1919 году в Новочеркасске состоялся последний, 30-й выпуск кадет.

21-22 декабря 1919 года кадетский корпус был эвакуирован под руководством директора генерал-лейтенанта Порфирия Григорьевича Чеботарева из Новочеркасска в Новороссийск. 20 января 1920 приказом Атамана войска Донского генерала А. П. Богаевского из числа рассеянных Гражданской войной российских кадет, детей-сирот и детей казаков был сформирован «Второй Донской кадетский корпус».

4 декабря 1920 года из Константинополя, судном «Великий князь Владимир» вместе с кадетами Крымского кадетского корпуса 2-й Донской корпус прибыл в город Стрнище Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев (ныне Словения). В сентябре 1921 года приказом Атамана войска Донского был перемещен в город Билеча. 12 сентября 1922 года был переименован в Донской Императора Александра III кадетский корпус.

Приводим воспоминания кадет о преподавателях Донского императора Александра III кадетски корпуса в г. Новочеркасске и преподавателях Донского кадетски корпуса в городе Билеча и Горажде (Босния и Герцоговина), куда переместилось учебное заведение после Гражданской войны.

Преподаватели Донского Александра III кадетского корпуса

«Со времени окончания мною корпуса прошло шестьдесят четыре года, и я до сих пор помню многих преподавателей. Все они имели высшее образование (кроме нескольких офицеров-воспитателей, которые заменяли преподавателей). И я думаю, что имею полное основание, как и многие другие кадеты, быть благодарным за те основы наук, которые они нам дали.

Закон Божий преподавал о. Тихон Донецкий. Это был особенный человек. Имел высшее богословское образование. В старших классах часто говорил с нами на отвлеченные темы — о жизни. О. Тихон был единственным из всех преподавателей, ставившим кадета в угол за
случайные шалости и невнимание даже и в 7-ом классе. Кадеты ему подчинялись. Обычно же у всех других преподавателей подобное наказание применялось только до пятого класса, а выше этого — удаляли с урока. Однако, по выходе из класса, провинившегося встречал дежурный урядник, всегда находившийся в помещении сотни. Он отводил кадета под арест, выпуская его на следующий урок. Иногда же воспитатель еще «пришпиливал» провинившемуся добавочные дни ареста. О. Тихон был замечательный проповедник. Когда он говорил проповеди в Соборе, в очередном порядке всех городских священников, то собиралось много народа. На всех церковных службах в корпусе всегда было очень много молящихся. Проникновенно, благоговейно и с большим чувством любви к Богу служил о. Тихон, передавая свое настроение молящимся. <…>

Состав преподавателей в мое время был очень хороший. Не буду описывать всех, но остановлюсь на некоторых лицах.

Преподаватель истории — Сергей Платонович Кузьмич. «Звериада» (прим. - пасквиль на преподавателей и на воспитателей) о нем гласила: «Сутуловатый и горбатый, с утиным носом и в очках, без шеи, толстый и пузатый, и на искривленных ногах...». Ходил он, переваливаясь с ноги на ногу, как утка. Обращаясь к нему, мы, по указу старших кадет, никогда не называли его полным именем, а только «Сергей Пла..., объясните, пожалуйста...».

До 4-го класса историю преподавал есаул Донской артиллерии Александр Николаевич Плетнев, окончивший Юридическую военную Академию. Преподавал очень интересно и увлекательно.

В старших же классах — господин А. И. Абрамцев, «застегнутый на все пуговицы». Преподавал он очень сухо. Его уроков мы не любили. Все же иногда он умел нас заинтересовать приведением точных старинных фраз из писем, приказов, решений Соборов и других исторических документов. В течение года — больше десяти баллов (по 12-ти бальной системе) никому не
ставил. Но на экзамене он был очень добрым и легко оценивал за хорошие ответы полным баллом. Как мне говорили, Александр Иванович Абрамцев был одним из самых старых и постоянных преподавателей; он продолжал преподавать и в Югославии в Донском корпусе, почти до закрытия последнего. Но в Югославии он уже ставил и 11 баллов, а не 10, как в Новочеркасске.

Французский язык преподавал Федор Павлович Ратмиров, каждое лето ездивший во Францию для собственной практики.

Немецкий язык — Николай Васильевич Струве, плохо говоривший по-русски. Кадеты часто использовали этот его недостаток. В старших классах немецкий язык преподавал герр Мюллендорф (герр Мюллер), носивший всегда преподавательскую форму. Русского языка — почти не знал. Если к французскому языку кадеты относились почти безразлично, то немецкий не хотели учить принципиально, хотя и сознавали, что этот язык им будет нужен в случае войны.

Географию преподавал командир 3-й сотни полковник В. Васильев. Преподавал по книге «Отселева, до селева», отчеркивая ногтем заданный урок. Сильно придирался к тем кадетам, которые не знали «немой карты».

Алгебру, геометрию и, в старших классах, аналитическую геометрию — преподавал Иван Николаевич Лимарев, бывший всегда в форменном сюртуке. Несмотря на то, что его предметы были трудными (и нудными), — он объяснял их настолько хорошо и понятно, что сумел внушить даже любовь к своим наукам. Часто, при этом, говорил: «Артиллеристы должны знать мои предметы отлично, т.к. в Артиллерийском Училище главное — Математика, а «вызубрить» в ней всего нельзя, надо понимать».

В корпусе были очень хорошие по тому времени кабинеты: физический, а позднее и химический. А также, класс естественной истории, с массой цветных картин различных народов, хлебных злаков, растений, жуков и пресмыкающихся.

Был очень хороший, долго прослуживший, лаборант господин Карпенко. Умел набивать чучела птиц и животных. Он же был и слесарь, и токарь по железу. Вообще, был способный лаборант и, когда какой-нибудь опыт не удавался, а Карпенко в это время отсутствовал, то кадеты говорили: «Опыт не удался, Карпенко заболел».

Естественную историю и физику преподавал Иван Васильевич Васильев. Он недавно окончил университет, занимался различными изобретениями и производил у себя много опытов, держа нас в курсе дела. С кадетами обращался «по-братски», никогда не ставил пятерку или меньше, в худшем случае ставил шестерку с условием, чтобы кадет ее исправил позднее. Умел двигать кожей на лбу и каждым ухом в отдельности, или сразу
обоими. Пробовали и мы этому научиться, но... ничего не получалось. Изобретал он и какую-то жидкость, которая, будучи сброшенной с аэроплана, должна была бы загореться. На краю города, недалеко от корпуса, были глубокие ямы, в которые мы и сбрасывали колбы с этой жидкостью. Однако колбы разбивались, жидкость вытекала, но не загоралась. Все же он не унывал и испытания продолжались.

В 1909 году во всех корпусах была введена «начальная химия», сугубая химия, как ее окрестили кадеты. Химию преподавал войсковой старшина Тимофей Абрамович Семерников, артиллерист, Михайловской артиллерийской Академии. Предметом этим он умел заинтересовать, и мы химию знали. Ко всем кадетам войсковой старшина Семерников относился дружески и большим вниманием и заслуженно пользовался у нас уважением.

Русский язык преподавал Яков Павлович Ратмиров. Человек очень серьезный и требовательный, но умевший хорошо объяснить. Сочинения на разные темы начинали писать с шестого класса. Время давалось — два-три месяца. Требовал от нас не только начисто переписанные сочинения, но и все черновые тетради. Говорил: «Пишите, оставляя большие, чистые поля; обдумывайте фразы, подбирайте, постепенно заменяя, точные слова, выражающие ваши мысли, переписывайте все снова начисто. Опять думайте, исправляйте, заменяйте слова... Русский язык — красивый,точный, богатый язык». Лучших два сочинения Яков Павлович отделял, приносил в класс и делал их разбор. Кадеты писали, но... кто же будет так сидеть и «коптеть над сочинением», подбирая точные слова?! Ведь надо было и походить, и погулять, да и в город пройти. «Гоголем или
Толстым все равно не будем
», — говорили некоторые. Но, вообще, наше отделение писало сочинения неплохо, так как Яков Павлович был доволен и говорил об этом. А Николай Букин писал даже и стихи, которые печатались в нашем корпусном журнале «Донец».

Рисование преподавал, молодой учитель Сергей Александрович Ушков. К нему кадеты относились с большим уважением и любили рисовать. С 5-го класса учитель отбирал шесть лучших учеников, с которыми переходил на акварель, а затем и писание масляными красками.

Фехтованием с кадетами занимался войсковой старшина
А. Н. Низовкин. В пятом классе — на рапирах, а в шестом и седьмом — на эспадронах. Фехтование кадеты любили. Преподавание шло два часа в неделю. Но любители могли упражняться с преподавателем, от понедельника до пятницы, во время вечерней прогулки (час).

<….> В корпусе некоторые желающие кадеты со второго класса начинали изучать (бесплатно) игру на различных музыкальных инструментах: скрипка, виолончель. Для духовых инструментов необходимо было и разрешение старшего врача корпуса. При успешном учении, хорошем поведении, кадет, независимо от класса, начинал играть в духовом оркестре, благодаря чему оркестр всегда имел полный состав музыкантов. Преподавателем пения и музыки был Иван Яковлевич Жихор. Он был большой труженик. Сразу же, в первом классе, преподаватель пения Иван Яковлевич Жихор пробовал голоса и слух у всех «новичков». Подходящих ему он отбирал в церковный хор. Терпеливо разучивал вещи на спевках и только иногда, рассердившись, кричал: «Дисканты, дисканты, как пьяные бабы на «подушках». В классе проходили теорию музыки по его программе. Часто пели песни классом и чтобы не мешать соседним классам, Иван Яковлевич уводил свой класс в столовую или Сборный зал. Он играл на всех духовых инструментах и хорошо играл на виолончели и на скрипке. Хорошо управлял хором и оркестром. На струнных инструментах кадеты могли учиться с первого класса, а на духовых — с третьего.

Затем вместо добровольно ушедшего И. Я. Жихоря, стал Федор Иванович Попов. Не буду задерживаться на подробном описании, укажу только, что кадеты любили пение, знали и охотно пели многие песни. Ф. И. Попов был хорошим и талантливым регентом и капельмейстером. При нем была даже поставлена полностью с музыкой и пением, увертюра «1812 год», П. И. Чайковского. Всем корпусом, еженедельно, пели «Братья, все в одно моленье». Слова, каждый кадет должен был знать. Мы всегда пели ее в день поминовения всех павших в поле боевом, в Дмитриевскую Субботу. В Сборном зале устраивались концертные выступления для городских
приглашенных, два раза в году. Один раз в середине года и второй — при выдаче аттестата зрелости кадетам седьмого класса, окончившим корпус.

<….> Танцы преподавал нам г. Карсавин, отец знаменитой балерины Императорского театра (были и другие за 7 лет). Он говорил нам, что каждый офицер должен уметь хорошо танцевать и знать все танцы.

Урок он начинал с обучения поклонам. Сначала объяснял, как надо кланяться «правильно, но и не умаляя собственного достоинства». Затем показывал, неоднократно, кланяясь сам. Был он всегда во фраке и при каждом поклоне фалды фрака отходили назад,
что придавало его фигуре очень комичный вид: как крылья ласточки. Каждый из нас в отдельности, под его наблюдением, выполнял поклон, а он
поправлял. Потом все отделение, 30 человек в одну шеренгу, с интервалом в один шаг, — делали два шага вперед и кланялись.

На уроках всегда присутствовал воспитатель, иногда, приходил и директор. Затем преподаватель переходил к объяснению различных танцев. И мы начинали танцевать, сначала по одному, исполняя различные «па», а потом — парами. «Маэстро», — обращался преподаватель к скрипачу: «Пожалуйста, прошу вас, — вальс»... И, так, постепенно, мы заучивали «па» всех танцев. Особое внимание обращалось на полонез,
вальс, мазурку, котильон, кадриль... Мы должны были знать все фигуры этих танцев и их порядок. Особенно трудно это было для нас в кадрили и котильоне.

Учили нас и дирижировать танцами, но... нужно было хорошее знание французского языка и правильное произношение.

Учили нас и тому, как надо приглашать «даму» на танцы: «Не бежать, не спешить, не семенить ногами; идти спокойно, свободно. Подойдя к даме на один шаг, остановиться (не стучать каблуками), глядя прямо в глаза дамы. Поклон для приглашения на танец должен быть вежливым, изящным и, в тоже время и выжидательным. Если дама почему-либо не желает танцевать и отказала вам — сделать опять поклон, спокойно, молча... повернуться и... уйти с сознанием и сохранением своего полного достоинства». Можно сказать, что «отказа» в танцах и не бывало никогда. Ведь для танцев «дамы и барышни» и шли на бал.

Как общее правило, на балах в Новочеркасске можно было приглашать и незнакомых. Но, прежде чем пригласить «незнакомку», кадет много думал над этим вопросом. Учитель говорил: «Если дама соглашалась танцевать, вставала и подавала руку, принимайте ее корректно, не пожимая, и ведите к танцующим. Не задерживая других танцующих, выждав темп, начинайте танцевать с того же «па», как и все. Руки должны держать точно, как полагается, не нужно жать сильно руку дамы, или обнимать ее за талию и прижимать к себе. Помните, что вы танцуете с нежным созданием и... на вас смотрит не только начальство, но и много-много посторонних глаз. Вы всегда должны помнить, что вы воспитанный молодой человек — кадет. Закончив танец, правую руку «кренделем», предложите даме. Отведя на место, подождите, пока она сядет, сделайте опять поклон — прощальный; если дама улыбнется... улыбайтесь и вы и... спокойно — уходите».

Когда бывали балы в Донском Мариинском Институте или женской гимназии, из корпуса всегда посылали 15–20 лучших танцоров под командой воспитателя. Кадеты охотно шли, да и кормили их там хорошо. Необходимо указать, что были кадеты, которые к танцам относились весьма скептически (хотя и умели танцевать). Балы устраивались: на Корпусной праздник, 26-го ноября и Рождество. Во время бала играл Войсковой духовой оркестр за плату от корпуса. В перерыве танцев их угощали в столовой ужином, выдавая по бутылке пива на человека.

Для каждого отделения, один раз в неделю, был урок танцев. Урок этот не был похожим на другие уроки, так как на него мы шли, как на парад: нам выдавали новое обмундирование, мундиры, брюки; мы переодевались, начищали свои сапоги и, когда были готовы, воспитатель осматривал нас и вел в «Сборный — танцевальный» зал.

<….> Осенью, для окончивших, во Фронтовом зале был устроен прощальный обед с воспитателями и преподавателями. Мы сидели в разбивку с ними и, непринужденно, разговаривали и с Федором Павловичем Ратмировым, и с милейшим «лаптем» Александром Ивановичем Абрамцевым, и с Федором Вениаминовичем Мюллендорфом, с нашим общим любимцем Иваном Николаевичем Лимаревым, с «деревней» и другими. Мы сами теперь объясняли им детали наиболее нашумевших наших проделок. Воспитатели и преподаватели казались совсем иными: не строгими, имевшими права на все наши радости и горести, а добрыми, достигаемыми, отечески приветливыми, тоже по-своему переживающими грусть прощания. Они сами заботливо угощали нас едой, подливали в стаканы вина. Произносились тосты, от которых наворачивались слезы, и шире расправлялась наша грудь: Мы — ХХХ-ый выпуск!

А в голове неясно мелькало: «Спасибо вам за все, дорогие наши церберы и экзекуторы, семилетние терпеливые жертвы нашей юности, строгостью, внимательностью и преданностью своему делу сумевшие обуздать и довести до конца нашу трудную и бурлящую семью. Прощай, родной, до смерти запечатленный в душе, Донской Императора Александра III, мой Кадетский Корпус».

Из воспоминаний кадет Донского кадетского корпуса в городе Билеча и Горажде:

«Донской корпус, как и все другие, продолжал обучение кадет по старой программе. Из преподавателей следует отметить таких, как полковник Христианович, преподававший нам физику и химию. Сам бывший кадет, он понимал нашу кадетскую психологию и стремился подготовить нас к будущей университетской жизни. Преподаватель русского языка Перцев, математики — Чекомасов, естественных наук — профессор Строев, инспектор классов Чернокнижников, — да и все преподаватели были на высоте и заслуживают внимания.

<….> Состав преподавателей был подобран хорошо и те из кадет, которые хотели приобрести знания, приобретали их в такой степени, что дальнейшее обучение в различных университетах, не являлось таким трудным делом, ибо из стен корпуса выносили с собой основательный фундамент во всех областях знаний.

Законоучителями в Горажде были: иеромонах Иоасаф, впоследствии епископ Аргентинский и Эдмонтонский, а после его отъезда от. Иоанн Федоров.

Русский язык в старших классах преподавали: А. Перцев, а в последние годы — Савченко. Первый из них — спокойный и острый на язык человек, артист, не плохо игравший у нас при постановках корпусного театра; второй — очень серьезный, на допускавший никаких шуток на уроках, человек немного нервный, но оба они, хотя и каждый по-своему, старались и сумели дать не только прекрасное знание русского языка, но и привить у кадет любовь к русской литературе и русской культуре. Савченко, кроме того, старался всякими способами ознакомить нас с творениями этой культуры: устраивал лекции на литературные темы; приобрел хороший, по тому времени граммофон и организовывал по вечерам концерты, пользуясь граммофонными пластинками в исполнении знаменитых русских артистов.
На эти концерты в субботу после вечернего чая или в воскресение собирались мы, желавшие познакомиться с произведениями русских и иностранных композиторов.

Математику преподавали: Чекомасов, полковник А. Е. Чернокнижников, Л. А. Богоявленский и В. Ф. Гущин. Последний преподавал и начертательную геометрию. Наши знания по математике были настолько высоки, что профессора Белградского университета говорили, что ни одна сербская гимназия не дает таких знаний, как кадетские корпуса. Запомнила лаконичная фраза полковника Гущина: «Задач решать не будете — матуры не получите». С полковником Гущиным по прозвищу «Чародей» шутки были плохи. Кроме начертательной геометрии, он преподавал и геометрию, и тригонометрию, логарифмы и дифференциальное исчисление. Гущин был безжалостен и за малейшую ошибку сажал отвечающего на место,
коротко говоря ему: «Сиди». Во время экзаменов происходило настоящее «избиение младенцев» или, как мы называли «Варфоломеевская ночь в Горажде». Однажды решили в классе схитрить и провести Гущина: каким-то способом достали приготовленные Гущиным задачи для очередной письменной работы. К величайшему изумлению полковника
Гущина все, даже завзятые бездельники, выполнили экзамен в самом лучшем виде и он вынужден был всем нам поставить высший балл. Однако, «Чародей» приготовил нам к следующей работе сюрприз. Все были подготовлены к определенным задачам, а он, войдя в класс, с милой улыбкой раздал нам листы с совершенно другими задачами и с невозмутимым видом стал ждать результатов: «Ну-с, надеюсь, что и на этот раз экзамен
пройдет так же хорошо
», — казалось, говорила его насмешливая улыбка. Результаты были трагические: почти весь класс получил единицы и двойки.

Леонтий Афанасьев Богоявленский, преподававший раньше в 1-ой Киевской гимназии и помнивший своими учениками наших отцов, был колоритной фигурой среди преподавателей. Строгий, но в то же время и добрый, он любил иногда сделать остроумное замечание по какому-нибудь поводу, чего, конечно, только и ждали мы. Большинство его острот были известны вперед, т.к. он их повторял из года в год в связи с темой урока или одних и тех же происшествий. Так, например, начиная урок о чем-нибудь, считавшимся им очень важном, — он начинал с китайской поговорки: «Повесьте ваши уши на гвоздик внимания». Смех, усиленный стучанием крышек парт, был слышен далеко по коридору после каждой его остроты. По-видимому, Богоявленский был доволен производимым впечатлением, считая это установлением контакта с аудиторией; сам ехидно посмеивался,
а мы... выигрывали время, т.к. часть урока уходила на «балаган». Однажды, на такой «шумный» смех в классе появился инспектор с вопросом: «Что случилось?».

Любителем посмеяться и пошутить был также и преподаватель химии Седлецкий, по прозвищу «Коробочка». Прекрасный химик, он был строг и требователен. Лекции его часто начинались словами: «Возьмите коробочку»... При этом он еще и сильно картавил. Некоторые любители вызвать смех и беспорядок в классе отвечая урок, принимались за подражание Седлецкому и начинали картавить, коверкая к тому же и химические формулы. Получалось вроде: «Бутан пропал в болотный газ, а бутил пропил когггобочку». Химик краснел и бледнел, и отправлял поскорее шутника на место, награждая его колом в журнале.

Нельзя забыть преподавателя французского языка, поручика Савина. Человек он был глубоко штатский по всему своему виду и характеру. Вероятно, в силу этих своих свойств он не сумел взять кадетскую вольницу в руки и поэтому никто серьезно не относился к изучению преподаваемого им французского языка. Приблизительно с 1926 года, обязательным было изучение лишь одного иностранного язык, французского или немецкого, по личному выбору; после — можно было и переменить свой выбор. Каждого преподавателя, дежурный по классу встречал командой нам: «Встать, смирно!», — и подходил с рапортом, говоря, сколько в классе кадет по списку, сколько больных или отсутствующих и сколько на лицо. С появлением в дверях Савина, сразу же начинался «балаган», дежурный подскакивал к нему и бойко рапортовал: «Господин полковник, — в шестом классе, втором отделении кадет по списку много, в лазарете — больные, в отпуску — отпускные, на лицо — остальные...». «Я не полковник», - нараспев, гнусавил «француз». «Прекрасно», — послушно соглашался дежурный и начинал рапорт сначала, меняя чин или вроде: «Господин барабанщик, кадет...» Савин, не дослушав, отмахивался от дежурного, как от надоедливой мухи, и с видом обреченного на неизвестные еще другие испытания, спешил пройти к преподавательскому столу и начать как-нибудь урок в надежде, что пройдет он без больших осложнений.
После, урок французского языка проходил скучно. Савин с безнадежным
выражением на лице, выслушивал французский пересказ с нижегородским акцентом, предоставляя полную свободу всем заниматься чем угодно, лишь бы не задавали каверзных вопросов или не придумали бы еще каких-нибудь фокусов.

Историю преподавал профессор Абрамцев. Помню его еще по Новочеркасску. Из-за его привычки почти каждую фразу начинать с «ну-с», или же «нуте-с», кадеты прозвали его «Нусом». Его метод преподавания не ограничивался «от» и «до». Он дополнял учебник красочными деталями и требовал от нас не только заданного по учебнику, но и того, о чем он сам рассказывал нам. По переезде в Горажде Абрамцев был переведен в Крымский кадетский корпус на должность инспектора классов. «Нус» дал нам много по истории Дона, его рассказы о донской старине были неисчерпаемы и всегда очень интересны.

Историю, в последние годы, преподавал полковник Генерального штаба Б. Н. Сергиевский. Он был строгим, серьезным преподавателем, прекрасно знавшим историю и России, и общую. Несмотря на довольно сухой способ изложения исторических событий, его уроки были насыщены большими и разнообразными сведениями, и он настолько заинтересовывал кадет своим предметом, что на его уроках всегда была полная тишина. Очень редко он разнообразил свое преподавание различными случаями из своего пребывания в Академии Генерального штаба. Об одном таком отклонении от основной темы — истории полковника Сергиевского мне хочется рассказать сейчас, тем более, что подобная история оправдывает и некоторые проделки кадет, ибо, если в Академии Генерального штаба можно было выйти из неудобного положения с помощью находчивости, то нам, кадетам, можно и простить некоторую часть наших проделок.

Полковник Сергиевский рассказал нам, как один из офицеров, проходивший курс академии, вышел из очень трудного положения. Дело в том, что, если не ошибаюсь, тактику из года в год преподавал в академии один и тот же генерал, давая тактические задания для решения, к которым надо было представлять детальные топографические наброски. Местность была около Петербурга и была генералу настолько уже хорошо знакома, что он знал там каждый куст. По-видимому, офицер чертил карту наспех, не побывавши на указанном участке; там, где должно было быть пустое место, нанес на карте несколько деревьев. При сдаче работы генералу последний сказал, что все очень хорошо исполнено, но, ему не помнится, чтобы там росли деревья. Надо будет завтра проверить. Офицер был женат. Вернувшись в этот день домой, сказал жене: «Все пропало». После некоторого размышления, жена дала ему совет: разыскать садовника и, в спешном порядке, посадить нужное количество деревьев в соответствующем месте. Садовник был разыскан и в течение ночи деревья выросли там, где они были указаны. На следующий день генерал, прибыв на это же место, скромно заметил: «По-видимому, старею и начинаю забывать, где и что находилось». Конечно, он не мог не видеть недавно посаженных деревьев, но «разумная находчивость оправдывает свои действия». Полковник Сергиевский часто делал интересные доклады на исторические темы, знакомил молодежь с боевыми операциями Российской армии в Мировую войну. Доклады эти, иллюстрируемые картами и схемами, были интересны и популярны не только среди кадет, но и среди персонала корпуса и поэтому происходили в большом театральном зале. Иногда доклады подготовлялись и некоторыми кадетами, для меньшей аудитории — только для своего класса. Помнится, как меня попутала нелегкая взяться за такой доклад о Петре Великом и как вечерняя обстановка и полусвет в помещении скрывали дрожание моих рук при объяснении схем Полтавской битвы. Хотя аудитория и своя, но все же это было мое первое выступление. Подобные доклады указывают на огромный интерес к истории, который сумел пробудить среди кадет полковник Сергиевский. Он преподавал и географию России. При этом он любил пользоваться немой картой, заставляя вас путешествовать из одного места России в другое называя при этом точно все места, через которые пришлось бы проехать. Были среди нас такие шутники, которые и такого, не располагавшего к шуткам, преподавателя, как полк. Сергиевский, приводили своими познаниями, в истории или географии, в ярость. У Мити Головина, — горы, моря, города и целые страны переезжали с места на место: Лондон искался на побережье Северного Ледовитого океана, а Черное море — на Дальнем Востоке. Рассвирепевший географ тыкал пальцем в Могелланов пролив и спрашивал: «А это что такое?» Митя же храбро и уверенно отвечал: «Это? это Гималаи».

Предмет рисования большинство кадет «всерьез» не принимали. И, хотя за рисование ставился балл, по счастью, преподаватель понимал, что не все родились художниками. Поэтому урок рисования, — был приятным и даже веселым. Преподавал нам этот предмет известный художник М. М. Хрисогонов, которого за его бородку и немного скуластое лицо прозвали «Навуходоносор». Когда он объяснял нам правила стилизации, законы красок и дополнительных цветов, — то было видно, что он живет этим. На его уроках каждый делал, что хотел: одни рисовали то, что соответствовало излагаемым в данный момент объяснениям «Навуходоносора», другие, напротив, вырисовывали каких-нибудь чертей или ведьм на метле; кто-то старался изобразить кувшин (один и тот же), стоявший моделью из поколения в поколение. Другие — готовили уроки на следующий день, писали письма или просто мирно отдыхали. Иногда, когда позволяла погода, Хрисогонов устраивал урок рисования на лоне природы: на берегу Дрины или еще где-нибудь. Там делались наброски с натуры, конечно, теми, кто
имел к этому склонность и желание (а таковые всегда были); остальные пользовались свободой, — потихоньку покуривали, играли в карты и наслаждались природой по своему усмотрению. «Навуходоносор» был невозмутим. Как и всякая художественная натура, Михаил Михайлович легко увлекался своим любимым предметом; стоило только сказать ему: «Михаил Михайлович, а что надо сделать здесь, у меня что-то не выходит?» И этого достаточно, чтобы он с увлечением, забыв все остальное, начал объяснять на продолжительное время, так что спросивший уже и сам был не рад. Лучшие работы в каждом классе преподаватель отбирал и хранил их из года в год в имевшейся у него для этой цели комнатке, в подвальном помещении главного здания корпуса. Так как я никаких наклонностей к свободному художеству не имел, а какой-то рисунок мне все же для оценки представить было необходимо, то я выходил из затруднительного положения тем, что в младших классах просил товарища, любившего это дело и умеющего, нарисовать мне что-либо; а в старших — я извлекал при удобном случае из хранительницы Михал Михалыча какое-нибудь произведение искусства, выбирая, предусмотрительно, несколько-летней давности, из расчета, что человек не может помнить всего, что было. Оставалось только стереть стоявший под рисунком высший балл и фамилию, после чего сидеть несколько уроков с глубокомысленным видом над «почти законченной картиной», а затем позвать «Навуходоносора» на помощь закончить рисунок. Очень часто бывало и так, что он совсем не приходил в умиление от устаревшей» картины и оценивал меня совсем даже средним баллом, против чего я тоже не возражал и непонятого художника не разыгрывал. Как жаль, что в наше время не было увлечения какими-нибудь, скажем, футуристами, — тогда, возможно, и я бы мог создавать шедевры искусства, а не прибегать к фальсификациям.

Преподавателем пения был полковник Верушкин, по прозванию «Корифей». Он же управлял и церковным хором. В хоре пели только те, кто имел хороший голос и слух. Спевки хора отнимали (у певших) свободное время и поэтому достаточно было показать свою полную неспособность производить приятные для уха звуки, чтобы навсегда избавиться от лишней нагрузки. Но петь любили все кадеты, и голосистые и безголосые. И часто, в праздник, или по вечерам, собравшись в спальне, сначала небольшая группа заводила какую-нибудь песню, к ним присоединялись вскоре остальные, и только необходимость заставляла окончить дружное пение и разойтись. Пели песни казачьи («На горе казак зародился», «Под ракитою зеленой», «Поехал казак на чужбину» и др.); пели песни военные и «добровольческие», пели русские народные, цыганские и много других. Ничто не сближает и не роднит так, как дружная песня, то грустная, то веселая, — берет она русского человека за сердце, зовет к подвигу и добру. Мысли неслись к далекой
Родине и казалось нам в эти моменты, что мы сами переживаем то, о чем пели в песне.

Нельзя не вспомнить преподававшую в Горажденский период немецкий язык госпожу Магденко, которая усердно учила нас готическому правописанию, рассказам по хрестоматии и, главное, стихотворениям.

Очень колоритной фигурой выделялся среди преподавательского персонала полковник А. А. Христианович, учивший нас химии и физике. Крупного роста, довольно полный, с большими, торчавшими вперед усами, за которые и получил прозвище «Таракан». Прекрасный преподаватель, строгий, но справедливый и по-своему добрый. Доброта эта проявлялась довольно своеобразно: он очень щедро наделял всех не знавших
урока — единицами, но когда приближался конец учебной трети или четверти, придя на очередной урок, «Таракан» спрашивал нас: «Кто хочет поправить отметку? Буду вызывать». И вызывал сразу по четыре человека к висевшим на стене доскам и гонял по всему пройденному курсу, давая тем самым возможность исправить свой балл. Однажды, произошел такой случай. В нашем классе было два отделения. И, если в одном отделении урок химии или физики был сегодня, то в другом — на следующий день. Системы своей «Таракан» не менял: если он в одном отделении устраивал письменную работу, то на следующий день, мы твердо уже знали, что в другом отделении будет совершенно та же письменная работа. Однажды, мы узнали, что в первом отделении была письменная на тему: соли и окиси. Значит, завтра будет тоже самое и у нас во втором отделении. Решили заранее приготовить работы. И, действительно, на следующий день, «Таракан» вошел в класс и объявил: «Будет письменная!». Как всегда, разбил весь класс на ряды и сказал: «Первый ряд I — соли, второй ряд — окиси; первый ряд — соли, второй — окиси». Все шло по плану, как мы и предполагали. Мы все сделали вид, что занялись работой, а «Таракан» уселся за кафедру, не обращая на нас никакого внимания. Кончился урок. Преподаватель сказал дежурному собрать работы и удалился из класса. Мы ликовали, что все прошло, как по волшебному сказанью. В следующий раз урок был через неделю. Каково же было наше удивление, когда, пришедший на следующий урок, «Таракан», объявил: письменная работа и опять те же «соли и окиси». Всѐ в том же порядке. Те, которые вообще знали предмет хорошо, смогли выполнить работу без затруднений, все же остальные, почивавшие на лаврах, «сели в калошу». Результаты были плачевные: «Таракан» понаставил половине класса колов и записал весь класс в журнал, многим еще и сбавили балл за поведение. Так полковник Христианович учил нас трудиться честным способом. Но были у него и странности, например, однажды, он понаставил нам целый ряд колов (единиц), кого ни спросит — кол. Мы никак не могли понять, в чем дело. А дело было простое: на стене в классе висела таблица химических элементов Менделеева. И вот, «Таракан» спрашивает:

- Иванов, кто составил таблицу элементов?

— Менделеев.

— Садись, — единица.

- Петров...

Опять единица. Наконец, кто-то ответил:

- Дмитрий Иванович Менделеев.

— А, вот это правильно! Менделеева так не называют, — это мировая величина! Запомните раз навсегда, не — Менделеев — а Дмитрий Иванович Менделеев! И, действительно, после такого урока, мы на всю
жизнь запомнили, что Менделеев, не просто Менделеев, а Дмитрий Иванович Менделеев.

Вспоминается профессор Московского университета, преподававший у нас ботанику и другие науки естествознания, Павел Николаевич Строев. Это был профессор в полном смысле этого слова, прекрасно знавший природу, любивший ее и искренно стремившийся передать нам свои знания и привить такую же любовь ко всем явлениям природы. Был он уже в очень пожилом возрасте, добрый и неспособный обидеть даже насекомое. В классе на его уроках происходило, что-то совершенно невообразимое: его окружала небольшая группа кадет, задавали ему вопросы, а все остальные занимались чем угодно, только не природоведением».

Весною 1924 года состоялся 35 выпуск кадетского корпуса, который окончили 36 человек, из них в дальнейшем 23 человека получили университетские дипломы по различным специальностям: 3 — архитектора; 14 — инженеров; 2 — агронома; 3 — химика; 1 — доктор медицины; 2 — окончили Югославскую военную Академию. При дальнейшей работе в научной области они получили звание: 1 — доктора технических наук, 1 — доктора химии, 3 — состояли профессорами в университетах, 2 — профессора средне-технической школы, 1 — директор средне-технической школы , 1 — советник технического института. Среди кадет выпуска были: поэты, журналисты, художники.

Список использованной литературы:

Донской императора Александра III кадетский корпус: воспоминания кадет Донского корпуса / Под ред. М. К. Бугураева. - Нью-Йорк: Russica book, 1974.

Иванников С. В. Из истории развития кадетских корпусов в России // Психолого-педагогический журнал Гаудеамус. 2002.- № 2. - С.177-180

Читать в ДЭБ

Алфавитный список лиц педагогического, врачебного и административного персонала Донского Императора Александра III кадетского корпуса с 1883-1908 гг. // Вечеслов А. Ф. Двадцать пять лет (1883-1908 гг.) Донского Императора Александра III кадетского корпуса: краткий исторический очерк. – Новочеркасск, 1908. – С.162-169

Вечеслов А. Ф. Двадцать пять лет (1883-1908 гг.) Донского Императора Александра III кадетского корпуса: краткий исторический очерк. – Новочеркасск, 1908

Смотреть фото в Государственном историческом музее

Альбом фотографий Донского кадетского корпуса Императора Александра III. Великий князь Константин Константинович в группе учащихся. – Новочеркасск, 1900.


Фото/Видео

Поделиться:

Назад к списку

Подбор литературы