#читаемсдашей

Что, если не Москва и Петербург? В литературе – Урал. Сегодня это пространство стало новым центром творческой интеллигенции, а Екатеринбург – третьей литературной столицей России. Мы можем вспомнить известных уральцев прошлых веков, Мамина-Сибиряка и Бажова, но и современность даёт нам много не менее значимых имён: Леонид Юзефович, Роман Сенчин, Алексей Иванов. С самим Екатеринбургом при этом тесно связаны фигуры Бориса Рыжего, Ольги Славниковой и, конечно, Алексея Сальникова. О последнем поговорим подробнее.

Сальников – один из наиболее интересных современных российских авторов, писатель и поэт, обладатель премий «НОС» и «Национальный бестселлер». В этой статье мы поговорим о поэтическом сборнике «Кот, лошадь, трамвай, медведь» (2019), ведь поэзия Сальникова – не только самостоятельное художественное творение, но и ключ к пониманию его прозы. 

Сальников-прозаик обладает совершенно уникальным стилем. Его романы представляют собой синтез отечественной и зарубежной традиций магического реализма с иронически выраженной «русской хтонью»: вспомним хотя бы Игоря, «духа-покровителя Свердловска», из «Петровых в гриппе и вокруг него» (2016) или пьянствующих херувимов из «Оккульттрегера» (2022). Эти черты поэтики Сальникова, конечно, находят отражение и в его лирике. Например, так:

Бесконечные фото ребёнка на фоне малины,
Собаки, забора, дороги, домашней скотины,
Словно посвящение чада куску земли
И тому неолиту, откуда сами взошли.
И неолит наступает по двум причинам –
Воля, недоступная в городе и мужчинам,
Во-вторых, дикость, естественная, как слух,
Потому что туалет на улице – повелитель мух.
И множество лет спустя – берег или поляна,
Всё равно, грязная чёрно-белая четырёхлетняя обезьяна
С ненавистью смотрит в фиолетовый объектив,
В одних каких-то жутких трусах, спасибо, что в них.

Или так:

А не проглочен лишь левиафан,
Все льёт и льёт финляндию в стакан,
И сломано последнее колено,
И всё накрылось полиэтиленом.

При уникальности поэтического слога Сальникова его последняя книга стихов выступает ещё и самостоятельным циклом. Стихотворения книги связаны мотивной структурой – здесь мотивы печали, одиночества, падения, растворения, исчезновения, выхода – и системой образов: почти в каждом тексте подборки мы можем встретить в том или ином виде кота, лошадь, трамвай или медведя, вынесенных в название цикла. Кроме того, стихотворения связаны единым настроением игры с читателем: здесь и абсурдные сравнения и метафоры («Снег, спокойный, как лицо, медленный, как ремонт…», «Всё движется, как цапля, как Денис…»), и неожиданные каламбуры («Лошадь не пьёт, завязала, стоит и дышит…»), и воссоздание «мнимого косноязычия» («Что всё происходящее похоже на строительные леса католического собора // Больше, чем сами строительные леса католического собора // Похожи на строительные леса католического собора…»), и интертекстуальные связи («Как правило, данный процесс – харам, // Цахес, цейтнот, Фёдор Михалыч, порез…»), и просто авторская ирония. Говоря о последнем: чего только стоит в этом отношении потрясающий верлибр, переосмысляющий одно стихотворение Бродского!

Это был журнал или «Работница», или «Крестьянка»,
Самое интересное, что, несмотря на название, стихотворные подборки там были неплохие (по крайней мере, лучше, чем в «Молодой гвардии»).
К каждой стихотворной подборке прилагалась фотография автора.
Все поэты мужчины или смотрели на фотографа с таким видом, дескать,
Видишь ли, поэзия дело нелегкое, смотри, как жизнь меня потрепала,
Или с задумчивым прищуром глядели куда-то мимо фотографа.
Все женщины походили на Симонову, Санникову или Изварину.
Однажды там опубликовали подборку без фотографии, но с большим заголовком
«Из забывших меня можно составить город».
Детское воображение эта фраза, конечно, поражала,
Но теперь, когда я сам из тех, кто глядит мимо фотографа,
Меня удивляет, как Бродского не порвало от собственного пафоса, когда он придумал эти слова.
Еще подумалось, что он вообразил, будто, слегка прищурившись, произносит эти слова в салуне на Диком Западе, и работница салуна одобрительно улыбается, услышав, что он сказал.
Господи, да из тех, кого я сам забыл, можно составлять области, автономные округа.

При всей многогранности этих стихов центральной темой для Сальникова-поэта остаётся определение поэзии. Рассуждения о стихосложении можно назвать любимым занятием автора – это видно даже по оглавлению сборника, – и, стоит сказать, эти рассуждения ему удаются: именно здесь рождаются самые красивые и завораживающие строки. Например:

Поэзия, говорят, такой невеселый цирк,
Или как если бы Тарковский снимал ситком,
Допустим, Чендлер вспоминает родителей, и, кувырк,
В эпизод вставляют «Зеркало» целиком.

Или:

Стихосложение – это как темнотой умывать лицо…

Что интересно, развивая тему определения поэзии, Сальников наделяет свою лирику чертами метапоэзии, то есть «поэзии о поэзии», и мы можем наблюдать сам процесс создания поэтического текста, а не только его результат: «Маленький мальчик, нет, девушка, нет, всё-таки маленький мальчик…» или «такимяпонскимсплошнякомзаделаемстишок…».

Пожалуй, самое приятное во время чтения Сальникова – момент узнавания. Можно сказать, что его поэзия – портрет современного русского человека, смешной и грустный одновременно. Бытовые реалии российской жизни выступают здесь как основные элементы поэтического шифра и делают творчество Сальникова доступным широкому кругу читателей, а переживания его лирического героя – понятными и близкими. Даже центральные образы сборника – кот, лошадь, трамвай, медведь – являют собой привычную для современной русской культуры фауну с уклоном в уральский топос. Именно поэтому стихи Сальникова такие яркие и актуальные, поэтому так приятно погружаться в их образность.

Леонид Ожигов