Частности Антона Чехова

Своё исследование «Чехов и “окрестности”» (Санкт-Петербург, Алетейя, 2018) Ирина Манкевич определяет как культурологическое прочтение жизнетворчества Чехова, понимая под «окрестностями» частную жизнь писателя в неразрывной энергетической связи с его литературной повседневностью. Какую роль играет костюм в жизни Чехова и каким образом он отражается в его прозе? Те же вопросы ставятся и в связи кулинарными традициями чеховской семьи и с темой застолий в рассказах писателя. Завершает книгу глава, посвящённая ароматам и запахам – как в будничной жизни Чехова, так и в его произведениях. Книга полна интереснейших подробностей, включает в себя много цитат современников Чехова и читается как захватывающий роман.
Не могу удержаться и не привести несколько фрагментов; здесь приводятся свидетельства современников нашего великого земляка о том, как он одевался.
«И. А. Бунин: “Как ни слаб бывал он порой, ни малейшей поблажки не давал он себе в одежде. <...> Никогда не видал его в халате, всегда он был одет аккуратно и чисто. У него была педантическая любовь к порядку – наследственная, как настойчивость, такая же наследственная, как и наставительность”.
А. И. Куприн: “Никто даже из самых близких людей не видал его небрежно одетым, также не любил он разных домашних вольностей вроде туфель, халатов и тужурок. В восемь-десять часов его уже можно было застать ходящим по кабинету или за письменным столом, как всегда безукоризненно, изящно и скромно одетым”.
И. Н. Альтшуллер: “Я никогда не видел у него кабинет неубранным или разбросанные части туалета в спальне, и сам он был всегда просто, но аккуратно одет, ни утром, ни поздно вечером я никогда не заставал его по-домашнему, без воротничка, галстука. <...> В этом сыне мелкого торговца, выросшем в нужде, было много природного аристократизма не только душевного, но и внешнего, и от всей его фигуры веяло благородством и изяществом”».
В связи с Чеховым и блюдами в его семье – подробности о «питьевых» предпочтениях Чеховых (извлечённые из писем): «Это были лёгкие белые вина, шампанское водка. Реже употреблялись коньяк, кларет, портер, красное креплёное вино. А в последние годы своей жизни Чехов предпочитал пиво, мечтая вместе с женой наслаждаться им в путешествии по Швейцарии и Италии».
Пьянство Антон Павлович осуждал. Из письма к А. С Суворину от 10 октября 1888 года: «Что мне делать с братом? Горе, да и только. В трезвом состоянии он умён, робок, правдив и мягок, в пьяном же – невыносим. <...> Но у нас в роду нет пьяниц. Дед и отец иногда напивались с гостями шибко, но это не мешало им благовременно приниматься за дело или просыпаться к заутрене. Вино делало их благодушными, оно веселило сердце и возбуждало ум» Самого же Александра Антон Павлович убеждает (в письме от 14 октября) если уж пить, то «в компании порядочных людей, а не solo и не чёрт знает с кем. Подшофейное состояние – это порыв, увлечение, так и делай так, чтобы это было порывом, а делать из водки нечто закусочно-мрачное, сопливое, рвотное – тьфу!»
Я могу даже и кое-что добавить. У Александра Павловича есть воспоминания о том, как он с братом Антоном приехал к деду, который служил управляющим в имении Платова в дальних окрестностях Таганрога. В глазах и деда и бабки ребята прочли досаду: мол, чёрт принес! Потчевали Александра и Антона всего лишь хлебом, чаем, молоком и жареными голубями. И это при том, что дед –  убеждённый домостроевец, беспокоящийся о своей родне (известны, например, упорные его хлопоты о дочери Александре, о её муже и сыновьях). Да к тому же – могло ль такое произойти в деревне, у безбедных хозяйственников? К прочему Александр Павлович пересказал следующие местные были. Однажды Егор Михайлович возвращался вечером домой. Кто-то поперек дорожки натянул бечеву; дед упал, на него набросили мешок с мукой, связали, так и валялся, пока его не обнаружила Ефросинья Емельяновна. В другой раз, тоже исподтишка, вымазали голову смолой и вываляли в перьях; бабка потом долго скоблила - не могла смолу отскоблить...
О чем говорят эти истории? Пожалуй, не столько о дедушке, сколько о самом Александре Павловиче, бойком публицисте, очеркисте, сочинителе рассказов и даже романов на потребу публике, лишенном, видимо, каких-либо этических норм, ибо– свою близкую родню, корни свои он выставил на посмешище перед всем честным народом. Ради дешевой заманухи не пожалел и дорогого человека, жалко оправдываясь после своих россказней: может, и не такими уж плохими они были, дед и бабка? – нет, всё-таки они были лучше...
Михаил Павлович Чехов вспоминал об Александре: он страдал запоями и в эти периоды особенно много писал; а потом сам же страдал от своих писаний...
Великий писатель Антон Павлович Чехов не позволял себе подобного. Например, в «Красавицах» Антон Павлович с теплом описывает поездку с дедом из Большой Крепкой в Ростов-на-Дону, которая, по словам старожилов села Большие Салы, состоялась в 1877 году. А в письме к А. С. Суворину от 29 августа 1888 года Чехов вспоминал: «В детстве, живя у дедушки в имении гр. Платова, я по целым дням от зари до зари должен был просиживать около паровика и записывать пуды и фунты вымолоченного зерна; свистки, шипения и басовый волчкообразный звук, который издается паровиком в разгар работы, скрип колес, ленивая походка волов, облака пыли, черные, потные лица полсотни человек – всё это врезалось в мою память как отче наш».
Но вернусь к Ирине Манкевич, которая, наконец, затрагивает тему болезни и смерти весьма оригинальным образом.
«В некотором смысле биография Чехова – это история его болезни. Туберкулёз определил течение его жизни, и он же её и оборвал» (цитата из Д. Рейфилда «Жизнь Антона Чехова»). Туберкулёз определил и линию застольной жизни Чехова. С одной стороны, отсутствие полноценного питания с самых ранних лет, семейная предрасположенность к туберкулёзу и небрежение родителей Антона Павловича к симптомам его раннего «катара кишок», не считавшегося в те времена болезнью, вынуждали Чехова в своей душе и теле эпикурейское отношение к жизни. С другой стороны – литературная слава, сделавшая Чехова одновременно и принцем и нищим, зависимым от семейных обстоятельств, издателей, просителей, почитателей и любящих женщин не давала ему возможность, дыша полной грудью, вести столь вожделенный им праздный образ жизни. Вместе с каплями рабской крови Чехов в буквальном смысле слова утрачивал и свою, живую кровь, а вместе с ней и желание вкушать радости бытия – здоровый стол и любовь к женщине.
Письма Чехова и воспоминания о нём современников свидетельствуют о том, что отношение Чехова к еде как таковой во многом, если не всецело, определялось течением его болезни. А меню чеховских завтраков, обедов и ужинов зависело не столько от его личного выбора, сколько от тех застольных ситуаций, в которых он вольно или невольно оказывался».
При чтении этой книги не покидает мысль: а как бы сам Чехов к ней отнёсся? Не расценил бы её как «домашнюю вольность»?