Автор статьи:
Эмиль Сокольский
4186
6 августа 2021
Чистая случайность! Перебирая в отделе краеведения книги на полке, я вдруг увидел четыре сборника Игоря Халупского, вышедшие в 60 – 70-х годах прошлого века. Зачем столько? Кто эти книжки будет читать? Взял один тонкий сборничек, полистал и задумался.
Творческая судьба этого поэта при жизни складывалась благополучно: книги выходили регулярно, имя было на слуху. А сегодня оно почти забыто. Уроженец Одессы, после демобилизации Игорь Яковлевич переселился в Ростов-на-Дону, работал в строительной организации, вёл литературное объединение при Доме профтехобразования, а 1991 году был одним из инициаторов создания Ростовской региональной организации Союза российских писателей. Умер через два года в возрасти 59 лет.
Забыли человека, а почему? Попробую найти причину. Во-первых, Игорю Халупскому присущи основные черты так называемой «советской поэзии»: гладкопись, нехитрая рифмовка (поэт не чужд и неточным рифмам), предсказуемость формальной одежды, в которую облекаются простые, понятные мысли; он не открыл новой интонации в русской поэзии. Во-вторых: поскольку отличительная черта современных стихов – превосходство ума и демонстративная закрытость личной жизни, то Халупский сегодня вроде бы устарел и малоинтересен.
Но надо ли спешить с выводами? Поэта признала столица, – расслышала его негромкий голос, печатала в журналах, выпустила стихотворный сборник, тем самым расписавшись в том, что никакой город нельзя назвать провинцией, если в нём живёт хороший поэт.
А Халупский – поэт хороший, и многим интеллектуалам-филологам от поэзии, которых развелось нынче несметное количество, не мешало бы поучиться у него мастерству, экономности слова, сфокусированности образа, краткости, предполагающей дисциплинированность – умение немногими словами сказать о многом, – и эмоциональную напряжённость.
Халупский пребывал не на облаке, где подобает находиться настоящему поэту; как многие его собратья по перу, он понимал, что нужно быть современным. Чувствуя естественную потребность думать не только «о хлебе вседневном», но и о чём-то высшем, объяснял эту потребность так: чтобы век его не отверг! Такое пояснение, думается мне, – простительная уступка времени, искреннее чувство сопричастности происходящему, восприятие поэтического труда как служения Родине, России. Кто пашет землю, кто работает на заводе, кто двигает науку, а кто – пишет стихи…
Если бы Халупский и дальше держался этой линии – обосновывал своё вдохновение таким же образом, – может, и говорить о нём не следовало бы. Но, к счастью, победила «чистая» поэзия: Халупский пошёл сначала по лирико-философскому направлению (его стихотворения, часто построенные на парадоксе, несомненно навеяны влияниями Леонида Мартынова и Евгения Винокурова), а затем (не порывая, однако, со стремлением философски осмыслить сложный мир человека) углубился в «тихую лирику».
Так называли критики стихи Владимира Соколова, Николая Рубцова, Анатолия Жигулина, Олега Чухонцева, Анатолия Передреева… Эти поэты, в противовес «громким» Евтушенко, Вознесенскому, Рождественскому, тяготели к личностно-психологической тематике, любили русский пейзаж. Размеры традиционны, ритм строго отрегулирован, метафоры нечасты и сдержанны. Да, Халупского можно причислить к «тихим лирикам»; решая высокие поэтические задачи – «искренне ценить / простые радости земные», переоткрывать мир заново, сроднить собою, своей поэзией «камень, дерево, речку, звезду», быть верным себе до конца (ибо это единственная возможность счастливых перемен в судьбе) и не бояться неудач (они «выручают» от «глухоты» безмятежного покоя!), – он всё писал и писал о многозвучности тишины, о музыке птичьей трели, о прощальном осеннем тепле, о снежном мерцании, об огнистом дожде, рассыпаемом стальными колёсами ночного поезда... И получалось грустно, напевно, элегично; стихи ложились на душу читателю, создавая то самое звучание «изнутри тишины», о котором сказано поэтом в стихотворении «Тишина»; иначе – тишину живую, тишину как «опору» для лиственного шелеста, морского рокота, посвиста, щёлканья и хора птиц…
Стихи Игоря Халупского не ориентированы на премии, им не нужны ни конкурсы, ни эстрадные соревнования, и как будто – широкое признание. Они проникновенны, искренни, в них говорится о спокойно-прочном чувстве любви (без «шумных заверений», «громких клятв», «безумствующих слов»), о краткости человеческой жизни, о необходимости быть сильным, даже о непоэтической «веренице житейских забот, / отягчающих духа паренье»… Разве можно обо всём этом писать, глядясь в зеркало и стремясь во что бы то ни стало завоевать успех у публики?
Ты прости меня, чаща лесная,
за поздний визит –
задержался надолго
в житейской мирской кутерьме я, –
такими строками автор, «взглядом грустным» скользящий «по чешуйчатой меди стволов», противопоставляет себя и повседневной суете с её сиюминутными, смертными заботами, и людям, которые, изнывая от бессмысленности своего существования, не зная, куда девать время, «перетерпевают» жизнь. И просит судьбу, чтобы достало ему сил прожить отпущенный жизненный срок, всё дослышать и доприметить.
Халупский, не подражая поэтам-современникам, перекликается с ними своими настроениями, интонациями. Любопытно заметить, что прекрасное стихотворение «Фонари» напоминает «ночного» Юрия Кузнецова, «Без напряжения и слуха…» – Владимира Соколова, «Апрель» (где «текут доверчиво деревья / чёрными ручьями в небеса») и «Зелёный ливень – снизу вверх…» – Ларису Миллер (у неё – «Всё лето шёл зелёный ливень»), многое другое – Анатолия Жигулина и Давида Самойлова… Но в отдельности и в целом это – сам и только сам Игорь Халупский, который ещё в 1971 году молил:
Спаси меня,
не дай пропасть
в кромешной тьме забвенья злого,
всепобеждающая власть
неумирающего слова.
Что выше участи такой:
к губам живущего
прижаться
одной-единственной строкой –
и тем над бездной удержаться…
Можно помянуть тепло это имя – Игорь Яковлевич Халупский, прочесть его лучшие стихотворения. Он удержался над бездной.
***
ОСТАНОВКА
Мир продолговатый, миг вагонный.
Вдруг – толчок.
Стоянка – пять минут.
Спрыгну.
На полянке незнакомой
ноги травку радостно примнут.
Тишиной прозрачною умоюсь,
напряжённо слушая спиной,
как нетерпеливо дышит поезд
целеустремлённостью стальной.
Синеву в мазках золотохвостых
я вберу, как будто запасти
долгим вздохом
можно этот воздух
до конца неблизкого пути.
В коридор вагонный – тесный, душный –
я вернусь.
с охапкою цветов,
лёгкий, освежённый
и послушный
графику движенья поездов.
ВОСПОМИНАНИЕ О БАБОЧКЕ
Помню, как ты летела, спешила,
трепеща от воздушной струи.
Где же ты, дорогая, сложила
лепестковые крылья свои?
Мне подумалось, помню,
что очень
ты для этого мира нежна.
Здесь и остов обязан быть прочен,
И оснастка иная нужна…
***
Так осенью бывает ранней…
Среди прозрачности дневной
зелёный лист
и лист багряный
на ветке – рядышком – одной.
И оба – в трепете тревожном,
И неприютно им вдвоём:
себя увядший видит в прошлом,
зелёный – в будущем своём…
АПРЕЛЬ
Видел, как природа пробуждалась.
Радовался травке: хороша!
Потому что этого заждалась
в неурочном холоде душа.
Голову закинул, замерев, я
и следил, следил, прикрыв глаза,
как текут доверчиво деревья
чёрными ручьями в небеса.
ФОНАРИ
Ночь воздвигнет себя – и тогда
в глубь неё побегут фонари.
Безопорных огней череда
обозначит свой путь до зари.
Словно чей-то светящийся след
отпечатает вкрадчивый мрак,
и по этому следу рассвет
нас найдёт, пересиливших страх…
А покуда в себе не таит
этот светлый пунктир вышина,
вертикально и плоско стоит
чёрной ночи глухая стена.
***
…И свет, не умещавшийся в дому,
выплёскивался из окна во тьму,
на тропку, на листву деревьев сада.
И лист передавал его листу,
он золотисто тёк сквозь темноту,
свободно достигая палисада…
Недавно или, может быть, давно
сияющее видел я окно, –
но для чего воспоминанье это?
Не знаю…
Просто вижу ясно так
Дрожанье бликов на ночных кустах.
Отчётливей всего – избыток света.
***
Без напряжения и звука,
Как бы неся в себе испуг,
метёт застенчивая вьюга –
кружится тополиный пух.
Он устилает ветхой тканью
ширь тротуаров и аллей
неспешно,
словно птиц дыханье
его сдувает с тополей…
***
Выскользнула из прибоя,
вышла из воды,
оставляя за собою
мокрые следы.
И, отряхиваясь гибко,
выпрямившись в рост –
как серебряная рыбка,
вставшая на хвост.
СМУТА
На душе не утихает смута.
Жил, как бы доказывал кому-то
личное присутствие на свете.
Вроде доказал.
Усилья эти
вызвали душевную усталость.
А себе-то доказать – осталось…
***
Так устроены мы под луною –
Ожидаем новейших вестей…
Ничего не случилось со мною,
Никаких у меня новостей.
Вот событье – из самых извечных:
с клёна, падая наискосок,
на окно моё,
словно бы птенчик,
желтоклювый уселся листок.
Я почувствовал, к стуже готовясь,
в перебивчивом сердце печаль.
Но скажи мне,
какая тут новость,
что прошедшего времени жаль?
Не впервые тепло отлучилось,
не впервые пахнуло зимой...
А со мной ничего не случилось,
ничего – кроме жизни самой.
Творческая судьба этого поэта при жизни складывалась благополучно: книги выходили регулярно, имя было на слуху. А сегодня оно почти забыто. Уроженец Одессы, после демобилизации Игорь Яковлевич переселился в Ростов-на-Дону, работал в строительной организации, вёл литературное объединение при Доме профтехобразования, а 1991 году был одним из инициаторов создания Ростовской региональной организации Союза российских писателей. Умер через два года в возрасти 59 лет.
Забыли человека, а почему? Попробую найти причину. Во-первых, Игорю Халупскому присущи основные черты так называемой «советской поэзии»: гладкопись, нехитрая рифмовка (поэт не чужд и неточным рифмам), предсказуемость формальной одежды, в которую облекаются простые, понятные мысли; он не открыл новой интонации в русской поэзии. Во-вторых: поскольку отличительная черта современных стихов – превосходство ума и демонстративная закрытость личной жизни, то Халупский сегодня вроде бы устарел и малоинтересен.
Но надо ли спешить с выводами? Поэта признала столица, – расслышала его негромкий голос, печатала в журналах, выпустила стихотворный сборник, тем самым расписавшись в том, что никакой город нельзя назвать провинцией, если в нём живёт хороший поэт.
А Халупский – поэт хороший, и многим интеллектуалам-филологам от поэзии, которых развелось нынче несметное количество, не мешало бы поучиться у него мастерству, экономности слова, сфокусированности образа, краткости, предполагающей дисциплинированность – умение немногими словами сказать о многом, – и эмоциональную напряжённость.
Халупский пребывал не на облаке, где подобает находиться настоящему поэту; как многие его собратья по перу, он понимал, что нужно быть современным. Чувствуя естественную потребность думать не только «о хлебе вседневном», но и о чём-то высшем, объяснял эту потребность так: чтобы век его не отверг! Такое пояснение, думается мне, – простительная уступка времени, искреннее чувство сопричастности происходящему, восприятие поэтического труда как служения Родине, России. Кто пашет землю, кто работает на заводе, кто двигает науку, а кто – пишет стихи…
Если бы Халупский и дальше держался этой линии – обосновывал своё вдохновение таким же образом, – может, и говорить о нём не следовало бы. Но, к счастью, победила «чистая» поэзия: Халупский пошёл сначала по лирико-философскому направлению (его стихотворения, часто построенные на парадоксе, несомненно навеяны влияниями Леонида Мартынова и Евгения Винокурова), а затем (не порывая, однако, со стремлением философски осмыслить сложный мир человека) углубился в «тихую лирику».
Так называли критики стихи Владимира Соколова, Николая Рубцова, Анатолия Жигулина, Олега Чухонцева, Анатолия Передреева… Эти поэты, в противовес «громким» Евтушенко, Вознесенскому, Рождественскому, тяготели к личностно-психологической тематике, любили русский пейзаж. Размеры традиционны, ритм строго отрегулирован, метафоры нечасты и сдержанны. Да, Халупского можно причислить к «тихим лирикам»; решая высокие поэтические задачи – «искренне ценить / простые радости земные», переоткрывать мир заново, сроднить собою, своей поэзией «камень, дерево, речку, звезду», быть верным себе до конца (ибо это единственная возможность счастливых перемен в судьбе) и не бояться неудач (они «выручают» от «глухоты» безмятежного покоя!), – он всё писал и писал о многозвучности тишины, о музыке птичьей трели, о прощальном осеннем тепле, о снежном мерцании, об огнистом дожде, рассыпаемом стальными колёсами ночного поезда... И получалось грустно, напевно, элегично; стихи ложились на душу читателю, создавая то самое звучание «изнутри тишины», о котором сказано поэтом в стихотворении «Тишина»; иначе – тишину живую, тишину как «опору» для лиственного шелеста, морского рокота, посвиста, щёлканья и хора птиц…
Стихи Игоря Халупского не ориентированы на премии, им не нужны ни конкурсы, ни эстрадные соревнования, и как будто – широкое признание. Они проникновенны, искренни, в них говорится о спокойно-прочном чувстве любви (без «шумных заверений», «громких клятв», «безумствующих слов»), о краткости человеческой жизни, о необходимости быть сильным, даже о непоэтической «веренице житейских забот, / отягчающих духа паренье»… Разве можно обо всём этом писать, глядясь в зеркало и стремясь во что бы то ни стало завоевать успех у публики?
Ты прости меня, чаща лесная,
за поздний визит –
задержался надолго
в житейской мирской кутерьме я, –
такими строками автор, «взглядом грустным» скользящий «по чешуйчатой меди стволов», противопоставляет себя и повседневной суете с её сиюминутными, смертными заботами, и людям, которые, изнывая от бессмысленности своего существования, не зная, куда девать время, «перетерпевают» жизнь. И просит судьбу, чтобы достало ему сил прожить отпущенный жизненный срок, всё дослышать и доприметить.
Халупский, не подражая поэтам-современникам, перекликается с ними своими настроениями, интонациями. Любопытно заметить, что прекрасное стихотворение «Фонари» напоминает «ночного» Юрия Кузнецова, «Без напряжения и слуха…» – Владимира Соколова, «Апрель» (где «текут доверчиво деревья / чёрными ручьями в небеса») и «Зелёный ливень – снизу вверх…» – Ларису Миллер (у неё – «Всё лето шёл зелёный ливень»), многое другое – Анатолия Жигулина и Давида Самойлова… Но в отдельности и в целом это – сам и только сам Игорь Халупский, который ещё в 1971 году молил:
Спаси меня,
не дай пропасть
в кромешной тьме забвенья злого,
всепобеждающая власть
неумирающего слова.
Что выше участи такой:
к губам живущего
прижаться
одной-единственной строкой –
и тем над бездной удержаться…
Можно помянуть тепло это имя – Игорь Яковлевич Халупский, прочесть его лучшие стихотворения. Он удержался над бездной.
***
ОСТАНОВКА
Мир продолговатый, миг вагонный.
Вдруг – толчок.
Стоянка – пять минут.
Спрыгну.
На полянке незнакомой
ноги травку радостно примнут.
Тишиной прозрачною умоюсь,
напряжённо слушая спиной,
как нетерпеливо дышит поезд
целеустремлённостью стальной.
Синеву в мазках золотохвостых
я вберу, как будто запасти
долгим вздохом
можно этот воздух
до конца неблизкого пути.
В коридор вагонный – тесный, душный –
я вернусь.
с охапкою цветов,
лёгкий, освежённый
и послушный
графику движенья поездов.
ВОСПОМИНАНИЕ О БАБОЧКЕ
Помню, как ты летела, спешила,
трепеща от воздушной струи.
Где же ты, дорогая, сложила
лепестковые крылья свои?
Мне подумалось, помню,
что очень
ты для этого мира нежна.
Здесь и остов обязан быть прочен,
И оснастка иная нужна…
***
Так осенью бывает ранней…
Среди прозрачности дневной
зелёный лист
и лист багряный
на ветке – рядышком – одной.
И оба – в трепете тревожном,
И неприютно им вдвоём:
себя увядший видит в прошлом,
зелёный – в будущем своём…
АПРЕЛЬ
Видел, как природа пробуждалась.
Радовался травке: хороша!
Потому что этого заждалась
в неурочном холоде душа.
Голову закинул, замерев, я
и следил, следил, прикрыв глаза,
как текут доверчиво деревья
чёрными ручьями в небеса.
ФОНАРИ
Ночь воздвигнет себя – и тогда
в глубь неё побегут фонари.
Безопорных огней череда
обозначит свой путь до зари.
Словно чей-то светящийся след
отпечатает вкрадчивый мрак,
и по этому следу рассвет
нас найдёт, пересиливших страх…
А покуда в себе не таит
этот светлый пунктир вышина,
вертикально и плоско стоит
чёрной ночи глухая стена.
***
…И свет, не умещавшийся в дому,
выплёскивался из окна во тьму,
на тропку, на листву деревьев сада.
И лист передавал его листу,
он золотисто тёк сквозь темноту,
свободно достигая палисада…
Недавно или, может быть, давно
сияющее видел я окно, –
но для чего воспоминанье это?
Не знаю…
Просто вижу ясно так
Дрожанье бликов на ночных кустах.
Отчётливей всего – избыток света.
***
Без напряжения и звука,
Как бы неся в себе испуг,
метёт застенчивая вьюга –
кружится тополиный пух.
Он устилает ветхой тканью
ширь тротуаров и аллей
неспешно,
словно птиц дыханье
его сдувает с тополей…
***
Выскользнула из прибоя,
вышла из воды,
оставляя за собою
мокрые следы.
И, отряхиваясь гибко,
выпрямившись в рост –
как серебряная рыбка,
вставшая на хвост.
СМУТА
На душе не утихает смута.
Жил, как бы доказывал кому-то
личное присутствие на свете.
Вроде доказал.
Усилья эти
вызвали душевную усталость.
А себе-то доказать – осталось…
***
Так устроены мы под луною –
Ожидаем новейших вестей…
Ничего не случилось со мною,
Никаких у меня новостей.
Вот событье – из самых извечных:
с клёна, падая наискосок,
на окно моё,
словно бы птенчик,
желтоклювый уселся листок.
Я почувствовал, к стуже готовясь,
в перебивчивом сердце печаль.
Но скажи мне,
какая тут новость,
что прошедшего времени жаль?
Не впервые тепло отлучилось,
не впервые пахнуло зимой...
А со мной ничего не случилось,
ничего – кроме жизни самой.
Фото
Поделиться:
Комментарии
Для добавления комментария необходимо авторизоваться
Смотрите также
Популярное за месяц
