
Сергей Николаевич Алфераки (1850–1918) — русский орнитолог и энтомолог, крупнейший специалист по бабочкам — лепидоптеролог, член Императорского Русского географического общества, один из представителей рода Алфераки.
Семейство Алфераки дало России известных политических деятелей, учёных, музыкантов, пользовалось большим уважением в Таганроге и крае.
Дед мой, Дмитрий Ильич Алфераки, из города Мистра в Пелопонессе происходил из местной старинной благородной фамилии архонтов. <…..>
Во время морейской экспедиции графа А.Ф. Орлова-Чесменского дед мой, подобно многим своим соотечественникам, присоединился к русским войскам и храбро сражался против турок во все время войны, завершившейся в 1774 году Кучук-Кайнарджийским миром. Дед, в особенности отличился со своим собственным отрядом в 60 человек в битве при Лемносе и Митилене, причем отбил у турок 9 больших и малых знамен и взял приступом укрепленный замок Митиленского паши.
За этот подвиг дед был награжден чином капитана, а его команда – тремястами червонцев. По приглашению князя Г.А. Потемкина-Таврического дед перешел в подданство России и продолжал здесь военную службу до чина секунд-майора.
В 1784 году дед получил от императрицы Екатерины II значительное (около 7 тысяч десятин) населенное имение на северном берегу Азовского моря, вблизи Таганрога, названное им «Лакедемоновкой», и грамоту на потомственное дворянство. С 1800 по 1809 год, дед состоял Ростовским на-Дону уездным предводителем дворянства Он построил в имении церковь, имел своих певчих, свой крепостной оркестр и вообще жил большим барином. Это был крепкий душою и телом человек, славянского типа, белокурый и очень высокий ростом. Характера он был благородного, независимого, был щедр и очень добр. Он окончательно обрусел и был первым лицом в крае. Он умер 96-ти лет, в 1830 году, чтимый и уважаемый всеми в городе Таганроге, а также и всем дворянством в Екатеринославской губернии.
Имение свое, Лакедемоновку, он продал в 1819 году помещику Комнено-Варваци. Помимо Лакедемоновки дед имел еще несколько имений под Таганрогом: Марьевку, Александровку и Дмитриаду.
Женат дед был два раза. Фамилия первой его жены мне неизвестна; вторая жена, красавица Мария Феодоровна, происходила из старинного рода Типальдо (Conti Tupaldo) из Кефалонии (они были венецианские графы); фамилия эта переделалась в Депальдо уже в Таганроге.
От этого брака произошли двое сыновей, Ахиллес и Николай Дмитриевичи, и дочь Александра Дмитриевна. От первого же брака произошел мой дядя Илья Дмитриевич, а также Феодора Дмитриевна (замужем за вице-адмиралом Алексиано) и Мария Дмитриевна (замужем за лейтенантом флота Бенардаки).
<…..> Отец мой жил широко; штат домочадцев был у нас большой, и жизнь в нашем доме была поставлена так, что не могла обойтись без многочисленного персонала всяких специалистов; и всех этих специалистов пришлось перевезти из Петербурга. Из Петербурга также была перевезена и вся обстановка дома: мебель, библиотека и прочее, на лошадях, потому что железная дорога существовала в те годы только между Петербургом и Москвою. Вдобавок замечу по адресу штата наших специалистов, что некоторые из них ехали вместе со своими женами и детьми – целыми семьями. Это было порядочное переселение и трудно представить себе, как все вещи были перевезены. Одной мебели было огромное количество: не считая зеркал, люстр, бронзы, столового серебра, множества сервизов и хрусталя, массы ламп (карселевых), было более сотни больших картин в тяжелых рамах, штук семь роялей и пианино, биллиард, разный фарфор, коллекция оружия, громадная кухонная батарея, множество экипажей всяких фасонов и калибров, и, наконец, громадный гардероб, как родителей, так и нас – детей и всех домочадцев. К этому надо еще прибавить, в числе багажа был погреб, то есть около 8 000 бутылок вина лучших сортов.
И почти все это было доставлено в целости, без поломок и пропаж, ежели не считать отправленный по ошибке транспортною конторою один из наших экипажей вместо Таганрога в Тауроген, о чем узнали и вспомнили много лет спустя. <…..>
Насколько я помню, из специалистов были привезены: отличный обойщик, ламповщик, столяр – немец Дрейкампф, кондитер (СИК), старшая прачка, буфетчик и буфетный мужик, полотер, кухонный мужик и квасовар, старший кучер, садовник и, наконец, очень важная персона - повар. В обязанности этих лиц вменялось уже на месте, в Таганроге, подыскать себе помощников или учеников.
Пропускаю перечисление остальной прислуги, привезенной из Петербурга, включавшей и негра – Егора Бамбаса, долженствовавшего в шитом золотом костюме заседать в передней. Затем были камердинер отца, горничная и подгорничная матери и т. д. Швейцары, конюхи, дворники и поварчата были набраны в Таганроге.
Конечно, при таком количестве всякого сорта людей в доме, за ними нужен был общий надзор, и за это дело взялся один пожилой, но еще бодрый родственник отца. Это был большой чудак, но добрый и хороший человек, с некоторыми, если можно так выразиться, совсем допотопными понятиями и миросозерцанием. Федор Дмитриевич Софианопуло получил воспитание в каком-то московском пансионе. Вернувшись из Москвы, он безвыездно жил в Таганроге до самой смерти, и был в то время, о котором идет здесь речь, настоящим таганрогским старожилом, который всех знал и которого знали все от мала до велика. Простонародие называло его «Пуло» или «Пуленько», а его мать – «Пулихой», уменьшительное от Софианопуло. Мы же звали его Носом в виду почтенных размеров у него этого органа. <…..>
После усиленной работы в продолжении всей осени, зимы и весны наш большой дом был, наконец, приведен в последний порядок, и в конце весны 1857 года мы перебрались в него. Дом этот, с большим садом, окруженным каменным забором, с тремя флигелями, конюшней, огромным каретным сараем, обширной отдельной кухней, оранжереей и т.д. занимал целый квартал в центральной части города и выходил фасадом на Католическую улицу, названную так, потому что на ней находилась католическая церковь. В саду имелся большой искусственный грот, потолок и стены, которые были выложены внутри диким камнем. Над гротом стояла беседка, а большая часть горки, под которой был грот, была покрыта цветниками, привлекавшими к себе массу бабочек, особенно по вечерам.
Ближе к дому тоже был разбит огромный цветник с беседкой на его краю, а еще ближе находилась цистерна для дождевой воды, служившая для полива цветников и нужд оранжереи. Широкая аллея шла вокруг сада. По этой аллее можно было кататься в экипаже, под тенью обрамлявших ее деревьев, среди которых преобладала белая акация.
Оранжереи в нашем доме вначале заведывал итальянец Тальябое, но его вскоре заменил его помощник — садовник из важных. Гораздо позже попал к нам на эту должность какой-то еврей, распродавший тайком лучшие растения оранжереи, в том числе и прелестную коллекцию камелий, купленную отцом за большие деньги. После проделок этого негодяя интерес к оранжереи пропал, и матушка предпочла совершенно ее упразднить.
Описывать наш дом подробно я не стану <…..> скажу только, что в доме были высокие, красивые комнаты, стены которых были украшены картинами разных художников, и хороших, и посредственных, и отчасти плохих. Были три картины Рубенса, один Рембранд, один Веласкес, около десятка картин Айвазовского, большое полотно Калама, хорошая большая картина Гюдена (открытие Америки Колумбом), четыре картины Брюллова (в том числе портрет отца, писанный Брюлловым незадолго перед его смертью); были картины Hildebrandt, Gerard, Poitevin, Goganti; был портрет отца и матушки кисти Шайбена и много других, перечислять которые на память не берусь.
Любимой нашей комнатой был обширный зал в два света, южная сторона которого, почти сплошь стеклянная, выходила в сад. Летом широкие двери зала раскрывались на прелестную широкую террасу с удобными, пологими сходами в сад. Несмотря на свои размеры зал этот был очень уютен и светел и служил в то же время и столовой. Имея более 15-ти аршин высоты при такой же приблизительно ширине, зал всегда содержал в себе чистый и прохладный воздух. В двух концах зала были устроены уютные уголки, вроде гостиных, со столами, на которых лежали газеты и журналы. Два рояля стояли в этом зале. На двух противоположных стенах находились хоры. К середине северной стены прилегала гостиная матушки, очень красивая, изящная комната, имевшая всего три стены, а вместо четвертой было соединение – во всю ширину комнаты – с залом. На границе между гостиной и залом стоял красивый мраморный пьедестал – подставка для прелестного мраморного мальчика, пускающего мыльные пузыри, — работа Гальберга. Из этой гостиной через небольшую комнатку был ход в биллиардную. Над биллиардной, в верхнем этаже находился другой зал, в один свет, но очень симпатичный. Одно время зал этот служил нам классной комнатой.
Но в особенности дом наш мог похвастаться библиотекой. В ней были очень полно представлены классики русской, французской, немецкой и английской литературы, а также немало было сочинений современных авторов того времени. Я очень обязан этой библиотеке – все, что я когда – либо знал, я почерпнул здесь, а отнюдь не в учениках, по которым проходил гимназический курс.
Несмотря на свою обширность, большой наш дом был мало пригоден для жилья. Мы, дети, переходя в ведение гувернеров, переселялись во флигель, где помещения были расположены по обе стороны длинного коридора. Тут и жили мы, братья, с дядькой, соединенных между собою, а напротив нас, по ту сторону коридора, занимали помещения гувернеры: француз, и англичан Деш с его неизменным любимицами – собакой, птицами и другими тварями. Далее шли комнаты для прислуги. Артисты – музыканты и повар помещались в особом флигеле, отделенном от нашего широким двором, в глубине которого находилась прачечная, конюшня и каретный сарай.
Совсем особое ведомство представляло из себя кухонное помещение, находившееся под одной крышей с нами флигелем, но отделенное от нас широким поперечным проходом, соединявшим двор с садом.
До сих пор ни одним словом я не обмолвился о своих родителях. Но что же я могу сказать, кроме самого хорошего, самого сердечного! Сказать о них много – задача слишком трудная для меня; сказать о таких светлых личностях мало – как-то неловко, обидно…
Николай Дмитриевич Алфераки, мой отец, родился в 1815 году в Таганроге и окончил курс со степенью кандидата в харьковском университете. В Харькове познакомился он с матушкой моей – Любовью Кузьминишной Кузиной, бывшей на девять или десять лет моложе его, и женился на ней в 1840 году. Брак был счастливый во всех отношениях и от него произошли мы – пять сыновей. Из нас двое старших умерли: Дмитрий – 26-ти лет, а Николай – 14-ти лет.
Как нас любили родители, можно судить по той заботливости, с какою относились они к нашему воспитанию, стараясь сделать все от них зависящее, чтобы из нас вышли хорошие и образованные люди. Конечно, мы не могли не отвечать на любовь и, в свою очередь, горячо любили всей душой так нежно любивших и баловавших нас отца и матушку. К великому нашему горю, неумолимая судьба рано лишила нас любимого отца. Мне тогда шел только десятый год. Отец скончался как раз в то время, когда все устроил по своему желанию и мог надеяться пожить спокойно семейной жизнью. Он умер 46-ти лет от неизвестной врачам болезни печени, 23 ноября 1860 года.
<…..> После смерти отца жизнь наша продолжалась почти так же, как шла и раньше, то есть в той же обстановке, но уже в заметно более тихом темпе. Но все же жили мы довольно открыто и у нас бывало много народа.
Общество было тогда в Таганроге очень космополитное: англичане, итальянцы и др., но в подавляющем большинстве были греки. Русских помещиков было немного и большинство из них не жили в городе, бывая в нем лишь наездом. Между всеми этими знакомыми встречались, конечно, и очень милые люди, и образованные, но были тоже и менее милые, и менее образованные и, наконец, — вовсе немилые и вовсе необразованные, но которые принадлежали обществу в силу своего значительного денежного ценза, что, впрочем, бывает более или менее всюду, где живут люди. <…..>
Мы, все братья, учились дома. Кроме гувернеров нам давали уроки преподаватели таганрогской гимназии. Между последними попадались замечательные типы, из которых некоторые превосходно знали свой предмет и были людьми умными, но были и бездарности, со слабыми познаниями.
Любимым моим учителем был Иван Егорович Якоб, немец, учитель латинского языка. Он преподавал в таганрогской гимназии ровно 35 лет! <…..>
Следующим симпатичным мне преподавателем был Эмилий Егорович Цабель – учитель немецкого языка, добродушнейший немец, который кое-что знал и по зоологии (ведь только русские да французы ничего не знают по зоологии), и с ним я даже начал проходить начальный курс этой науки. Брат этого Цабеля – ботаник, одно время был директором Никитского сада на Южном берегу, и с ним я познакомился позже при посещении Крыма.
Мы хорошо знали слабости наших учителей и всячески старались их ублажать. Например, Иван Егорович Якоб, урок свой всегда дававший по утрам, получал кофе с сухарями, которые очень любил, а Цабель – пил чай. Григорий Филиппович Черец – учитель математики, приходивший днем, не прочь бывал выпить рюмку вина или стакан портера. Законоучитель, о. Себов был большой любитель нашего кваса и не только выпивал его во время урока бутылки две, но обыкновенно уносил пару бутылок с собою, пряча их в свои объемистые рукава. О. Себов был очень ученый и умный человек, но вскоре умер <…..>.
Что касается меня лично, то должен признаться, учился я плохо, — проходимые мною курсы интересовали меня весьма мало. Уроки я готовил очень быстро, но забывал их еще быстрее и, вероятно, был бы полным неучем, если бы не черпал знаний из нашей библиотеки. Читал я очень много и с увлечением, и все, что я усвоил по истории, географии и проч., я усвоил из писаний различных серьезных авторов, а не из уроков преподавателей гимназии. <…..>
<…..> Небольшая компания нашего кружка, в которой были и дамы и девицы (мои таганрогские кузины, успевшие подрасти к этому времени), возымела мысль делать экскурсии в рощу «Дубки», лежащую в трех верстах от города, чтобы стрелять грачей, массой водившихся в этой роще и портивших молодые побеги деревьев. Роща «Дубки» была насажена по приказанию Петра Великого, и дубы в ней выросли роскошные, высокие, и служили великому царю живым памятником, каких памятников, увековечивающих славное имя, немало встречается повсюду в России. Например, огромный вал вдоль глубокого рва или канавы, идущий от города до реки Миус и не поддающийся разрушению за более чем полтораста лет своего существования, был сооружен в стратегических целях тоже по приказанию Петра. По его воле Петровская гавань (Петровский ковш) для стоянки судов была начата постройкой в его царствование, и когда в 70-х годах прошлого столетия приступили к сооружению новой гавани, то стоило больших трудов извлечь из дна морского массивные дубовые сваи, вбитые в петровские времена. И что это были за сваи – толстые, крепкие и свежие, точно не полтораста лет пробыли они в воде, а всего небольшой промежуток времени.
Итак, компания наша отправлялась в «Дубки» стрелять грачей, а то в степь стрелять сусликов или овражков (Spermophilusmusicus), в огромном множестве встречавшихся повсюду за городской чертой. <…..>
<…..> Теперь, переходя к описанию первых своих подвигов на охотничьем поприще, скажу несколько слов о своей подготовке к охотничьей деятельности в смысле своего ознакомления с птицами нашей местности, а также и о некоторых лицах, имевших наибольшее влияние на развитие во мне вкуса и любви к охоте. Одним из таких лиц был для меня повар Семен Николаевич Радин, привезенный моим отцом в Таганрог из Петербурга.
Радин был не только артист кулинарного искусства, к которому имел врожденный талант, но в других отношениях он был далеко не заурядной личностью. Известные в пятидесятых годах танцовщицы Императорских театров – сестры Радины были его сестрами, а сам он некоторое время обучался в петербургской театральной школе, готовясь на амплуа комика <…..>. Что заставило Радина предпочесть артистическим лаврам кулинарный лавровый лист – я не знаю, он никогда не говорил об этом. Где обучался он своему новому искусству – я тоже не знаю, но очевидно где-нибудь на перворазрядной кухне. Он обладал способностью делать каждое блюдо замечательно вкусным и как бы совершенно не похожим на то, что обыкновенно приготовляли другие, хотя и хорошие повара.
Наша кухня по своему устройству была достойна такого повара-артиста; она была обширна и превосходно оборудована. Рядом с кухней находилась кладовая, соединявшаяся трапом с большим ледником. Здесь, на железных крюках всегда висело большое количество всякого мяса, не менее полтуши быка, стояли корзины с зеленью, лежала дичь. Провизии было всегда больше, чем требовалось, но Радин был «широкая натура» и не соглашался на меньшие дозы: «А что, если мне вдруг скажут приготовить ужин на 60-80-персон и у меня не хватит припасов?» — говаривал он, смеясь.
<…..> Радин был охотник и, кроме того, как повар богатого дома, ему несли дичь со всех сторон. Все местные промышленники являлись прежде всего к нам со своей добычей и только при отказе Радина взять ее, за излишеством, несли дичь в другие кухни. <…..> Радин являлся моим невольным учителем в деле познания птиц и рыб приазовского края, а его кухонная кладовая – моим зоологическим музеем.
Жизненные припасы в то время были в Таганроге баснословно дешевы, например, лучшее мясо стоило не дороже пяти копеек фунт, и мясо это было превосходного качества. Рыба тогда продавалась не на вес, как в наши дни, а поштучно или десятками, или сотнями и, конечно, была очень дешева, если уже «свежая» (зернистая) икра продавалась по 35-40 копеек фунт! Цена на дичь была низка до смешного. Я помню, серые куропатки, в июле и августе стрелянные в ближайших окрестностях города, стоили 15 копеек пара. Увы, давно миновал для Таганрога этот золотой век, и уже в конце 80-х годов паюсная икра продавалась к масленице до пяти рублей фунт, и это была не превосходная, местная икра, а плохая, астраханская, привезенная в Таганрог из Москвы! <…..>
В городском саду («Казенный сад», как его тогда называли, — любимое место для прогулок таганрожцев) вальдшнепов бывало иногда очень много и, horribile dictu, дирекция сада одно время продавала билеты на право охоты в нем и взымала за них по 25 рублей. Я купил раз такой билет, но в ту осень ни одного порядочного вывала вальдшнепов там не было.
<…..> В нем были также превосходные виноградники, в изобилии приносившие нежнейшие плоды. Но, когда сад перешел в ведение городского самоуправления, виноградники были уничтожены, да и весь сад поредел, захирел и ухудшился во всех отношениях, как это и полагается. <…..>
В Казенном саду была горка и на ней скамейка, где, по преданию, любил отдыхать император Александр I, когда жил в Таганроге. Про пребывание в Таганроге Александра Благословенного я слышал разные мелкие подробности от лиц, помнивших то время. Эти подробности относились только к мелким уличным эпизодам, имевшим место при прогулках государя по городу. Так, однажды государь остановился на старом базаре у большого воза, нагруженного арбузами, и спросил у владельца воза, что стоят арбузы. Услышав, что весь воз стоит рубль, государь велел везти воз за собою и таким образом вернулся с прогулки сопровождаемый возом арбузов, за который счастливый владелец получил сильно увеличенную плату.
<…..> Все мы знали духовника государя – старика о. Алексея Федотова. Я помню его уже очень старым человеком. Он служил во дворцовой церкви и, говея, мне приходилось со страхом у него исповедоваться. Церковь эта была тогда открыта для немногих «избранных» из русского населения города, для лиц администрации, для чиновников, помещиков и т. д., так как по своим скромным размерам она не могла вмещать всех желающих в ней молиться. <…..>
Отец Алексей Федотов, как говорили, был очень скуп. По поводу его скупости рассказывали разные анекдоты, вроде, например, нижеследующего. О. Алексей на рыбный базар ходил самолично и отчаянно торговался при покупке рыбы. Просит, например, торговка за крупного судака тридцать копеек, а он дает двадцать. Начинается спор. И вот о. Алексей предлагает разрешить спор, отдав его на суд Божий, то есть тянуться на рыбе. О. Алексей берет рыбу под жабры, а хвост остается в руках торговки. Кто перетянет, тот и прав. Понятно, при таком способе решения спора, рыба непременно доставалась о. Алексею за двугривенный, с придачею несколько прочувственных слов от торговки.
Во время перенесения останков императора из Таганрога в Петербург о. Алексей сопровождал их до Москвы с непокрытой головой, при лютых, стоявших тогда морозах. С подробностями рассказывал он все это моей матушке, но я эти рассказы помню плохо.
<…..> При дворцовой церкви находился хор придворных певчих, но, к сожалению, в начале 70-х годов церковь была закрыта, и хор певчих упразднен. Я очень любил бывать в этой церкви и в соседнем с ней зале, где все оставалось в том виде, как было при жизни императора, так любившего Таганрог и намеревавшегося одно время сделать из него свою летнюю резиденцию, к чему уже имелся, как говорят, выработанный план с обозначением на нем мест для четырех дворцов. <…..>
В августе 1863 года покойный наследник цесаревич и великий князь Николай Александрович со своей августейшею родительницей государыней императрицей Марией Александровной посетили Таганрог. Приняв предложенный ему городом обед, великий князь съезжал на берег, а государыня, чувствуя себя не совсем здоровой, оставалась на пароходе, на таганрогском рейде.
Наследнику цесаревичу на время пребывания в городе был приготовлен наш дом. Высочайший гость со свитою прибыл к нам около часу дня и тогда же был подан завтрак, к которому был приглашен мой брат Дмитрий. После завтрака цесаревич осматривал некоторые картины и беседовал с братом; как впоследствии мы узнали, ему последний очень понравился. Потом великий князь удалился в свой кабинет, где оставался до отъезда на обед в городской сад. Обед был сервирован в нарочито воздвигнутом павильоне и прошел весьма удачно, при великолепной погоде. После обеда великий князь осчастливил нашу семью вечерним посещением и кушал чай, предложенный ему нашей матушкой. Дом наш и сад были красиво иллюминированы. За чаем мы, меньшие дети, были представлены августейшему гостю, затем, в тот же вечер наследник цесаревич покинул наш дом и Таганрог и вернулся на пароход к государыне.
Мне помнится, что во время пребывания у нас великий князь с кем-то из свиты изволил играть на бильярде, и что мне ужасно хотелось посмотреть, как он играет, так как я сам очень любил эту игру.
Уезжая, великий князь оставил нам дорогую память – большой свой фотографический портрет с надписью: «В воспоминание гостеприимства. Николай. 18 августа 1863 г. Таганрог». Он оставил щедрое вознаграждение нашей прислуге, а повару Радину велел вручить бриллиантовую булавку. Портрет с надписью и чашка, из которой цесаревич кушал чай, как дорогие воспоминания хранятся поныне у брата моего Ахиллеса – старшего в роде.
<…..> В дни моей молодости в доме нашем перебывало много выдающихся и интересных людей – лиц высокопоставленных, общественных деятелей, литераторов, артистов и проч. К сожалению, в то время я был слишком юн, многое забыл, иное вспоминаю настолько смутно, что не решаюсь о нем писать, опасаясь неверной подачи, тем более, что дневников я никогда не вел. Часто бывал у нас поселившийся в Таганроге Нестор Васильевич Кукольник; потом я вспоминаю поэта Щербину; припоминаю друга моего отца, государственного секретаря Владимира Петровича Буткова (Бутков был питомцем таганрогской гимназии и, если не ошибаюсь, уроженцем г.Таганрога. Он был большим другом отца); Василия Александровича Кокорева; знаменитого тогда актера Ольдржа и разных министров, генерал-губернаторов и других, которые, проездом через Таганрог, обыкновенно нас посещали. <…..>
Читатать полностью текст:
Алфераки С. Н. Автобиография натуралиста –охотника // Природа и охота. 1909. №№ 1, 2-3, 5, 6, 7, 8.
Читать о семье Алфераки на сайте «Донской временник»:
Заказать труды представителей рода Алфераки в фонде Донской государственной публичной библиотеки:
Алфераки А. Н. О постройке глубокого порта в Таганрогском заливе, как необходимой мере для коренного улучшения условий внешней торговли Юго-Восточного края. — Санкт-Петербург : Тип. Т-ва "Общественная польза, 1884.
Алфераки С. Н. Гуси России. — Москва : типо-лит. т-ва И. Н. Кушнерев и К°, 1904.
Алфераки С. Н. Утки России. — Санкт-Петербург : лито-типография А. Э. Мюнстера, 1900.
Коллекция книг из библиотеки Николая Дмитриевича Альфераки в Донской электронной библиотеке
Коллекция книг из библиотеки Николая Дмитриевича Альфераки была приобретена для Ростовской городской публичной библиотеки Ростовской городской Управой с согласия Городской Думы (постановление от 12 января 1887 года). Первые издания из библиотеки Н. Д. Алфераки поступили в Ростовскую городскую публичную библиотеку лишь спустя 11 лет - в 1898 году. Это были русские журналы в количестве 227 томов 7 названий и альбомы в количестве 18 томов 8 наименований. В 1899 году в фонд библиотеки поступила новая партия изданий из коллекции Алфераки - 259 наименований 419 экз. английских книг и 408 наименований 501 экз. французских книг. Последняя партия изданий поступила в библиотеку ориентировочно в 1903-1904 годах. Коллекция Алфераки увеличилась на 3 наименования русских альбомов и 4 наименования 6 томов французских альбомов.
Таким образом, коллекция Алфераки на 1 января 1906 года составила 684 наименования 1 174 тома. В настоящее время в фонде Донской государственной публичной библиотеки выявлен 42 экз. изданий из библиотеки Алфераки. На книгах наклеен бумажный ярлык с надписью: «Библиотека Н.Д. Алфераки».