Автор статьи:
Лариса Поповян
144
29 июня 2022
Михаил Антонович Алпатов был человеком двух призваний — историк и писатель. Родился 7 ноября 1903 года в хуторе Сибилёв Митякинской станицы Донецкого округа Области Войска Донского. Ныне это Каменский район Ростовской области.
Но вскоре наступил новый крутой поворот в жизни юноши. На Дон пришла гражданская война, революционные события захватили и Каменскую, где жил Михаил. В это время определилась жизненная позиция Михаила Алпатова: он навсегда связал свою жизнь с революцией. После окончательной победы советской власти на Дону в 1920 году он, учительствуя в своём родном хуторе, стал комсомольцем, вступил в отряды самообороны.
Учебное заведение, обозначенное в моей комсомольской командировке, именовалось ДОПТом — Донской областной педагогический техникум.
Секретарь приемной комиссии Алексей Кондратьев, говорливый парень с любопытными глазами и маленьким носиком, одетый в парусиновую толстовку с чёрным галстуком, на ногах сандалии, вручил мне два листа бумаги.
— Это для заявления, а это анкета; нужно заполнить всякое там: родился, крестился, учился, женился, а если нет, то почему?
Я пристроился к подоконнику, заполнил анкету и написал заявление. Оно гласило «Занятый борьбой с бандитизмом и проведением хозполиткомпаний, я не имел времени подготовиться к экзаменам. Прошу принять без испытаний».
— Чудесно! — сказал мне секретарь, то ли одобрительно, то ли насмешливо, рассматривая мои бумаги.
Справка о социальном происхождении была форменная — со штампом и печатью сельсовета, справка же «по части образования» ему не понравилась.
— Печать пустая… Ну что это за колесо?
Печать и в самом деле была необычна. По ее окружению читалось — Каменская мужская гимназия, но вся середина отсутствовала, будто катился обод колеса.
Справку эту я получал в 1920 году, собираясь поступать на педагогические курсы. Тогда школа II ступени, в которую превратилась моя гимназия, пользовалась печатью, изготовленной ещё во времена Всевеликого Войска Донского. Когда-то посредине печати скакал олень, пронзённый стрелой. Но оленя пришлось срезать — иные времена.
— Может, у вас еще какие-нибудь документы насчет образования есть?
— Если вас не устраивает колесо, могу представить вам вот эту грамоту — похвальный лист за успешное окончание четвертого класса гимназии.
Большого формата, на плотной бумаге, мой похвальный лист был многократно свернут и за долгую трудную дорогу сильно измялся. Кондратьев с любопытством разгладил его на столе.
— Подпись Митрофана Богаевского... Это интересно. Ишь какая размашистая! Донской Златоуст... А видом на образование эта грамота всё равно служить не может.
Мне очень не нравился насмешливый, покровительственный тон этого парня в парусиновой толстовке, я решил с ним тоже не церемониться.
— А что, собственно, вас смущает? Подпись Митрофана Богаевского? К моему глубокому сожалению, не я ведал назначением директоров гимназий. Может быть, документ подложный?
— Ну что вы!.. Я далёк от этого.
— Значит, документ подлинный, за подписью директора и всех членов педагогического совета. Выходит, что я всё-таки окончил четыре класса гимназии. А больше для поступления к вам и не требуется. И просьба — когда мои документы пройдут приёмную комиссию, вы их мне верните. Мне нужно поступать еще в художественную школу и в университет.
— В консерваторию тоже? — сощурился Кондратьев.
— Не мешало бы и туда. На хуторе я неплохо играл на гармошке, а в гимназии по вечерам учился играть на скрипке [1].
Техникум располагался в здании по адресу Ткачевский переулок, 111/113 (ныне — пер. Университетский, 113). Михаил Антонович описывает свой путь до университета по улицам города:
На улице Энгельса оглушительно гремели и скрежетали трамваи, трусцой проезжали извозчики, лязг подков о мостовую резал ухо, изредка проносились громоздкие автомобили самых разных заграничных марок, шофёры то и дело хватались за большие резиновые груши, и длинные сигнальные трубы оповещали людей о несущейся опасности. Неумолкаемо рокотал говор людского потока на большой улице. Многие прохожие были одеты <…> в толстовки и сандалии. Военные с красными полосами поперек груди напоминали старинных стрельцов, придавали всему какой-то древнерусский колорит. Это приходило на ум, видимо, не случайно — где-то я читал, что во время мировой войны было решено обмундировать русскую армию в форму, напоминающую одеяние воинов Древней Руси. Форму стали готовить, но досталась она уже Красной Армии. Попадались нищие и беспризорники; они попрошайничают или поют «жестокие романсы». Проходили студенты, иногда целыми толпами. Им прощается и крикливый шум, слышный за квартал, и выходки, которые не разрешаются другим прохожим [2].
На следующий вечер я пошел прощаться с университетом. Каждый раз, когда я подходил к университетскому зданию на улице Энгельса, 15, я попадал во власть своих старых понятий об университете, которые сложились у меня еще в гимназические годы. Само здание производило на меня впечатление могучей монументальности. Всё начиналось с массивного балкона, перекинутого через тротуар на высоте второго этажа; балкон поддерживали дорические колонны. Что-то от античного храма виделось мне в этом «крыльце» огромного здания. К внешней монументальности у меня прибавлялась монументальность «внутренняя». Донской университет начался с Варшавского университета, эвакуированного сюда в Первую мировую войну. Это настоящий храм науки, где её жрецы — профессора с волосами до плеч — изрекают с кафедр истины, веками выстраданные человечеством. Мне, прихожанину этого храма, оставалось только с благоговением в него войти.
Но впечатление сразу менялось, как только я входил в это здание. Людской водоворот, который захлёстывал лестницы и коридоры, и громкая разноголосица звуков никак не вязались с моим благостным настроением. Самое шумное место, как всегда, раздевалка; тут обычно собирались любители попеть. Свято место пусто не бывает, сегодня тут поют тоже. Громче всех звучит традиционный «Гаудеамус». Знать этот гимн по-латыни в старое время был обязан каждый студент, даже если он пришёл из реального или коммерческого училища, где латынь не проходили. Эта оптимистическая песня, родившаяся в средневековую старину в пику попам и монахам, сегодня не казалась мне гимном торжествующей жизни.
«Возрадуемся, пока молоды! После отрадной юности, после тяжёлой старости нас примет земля...» [3].
В 1932 году Михаил Антонович получает разрешение на поездку в Москву и поступает в Московский институт философии, литературы и истории на исторический факультет. Блестяще окончив МИФЛИ, он был зачислен в аспирантуру, но из-за ареста его давнего друга Николая Жарикова М. А. Алпатов (за разговоры с арестованным) получил строгий выговор и вынужден был ехать в Сталинград для преподавания в пединституте.
В 1940 году Михаил Антонович Алпатов вернулся в Москву, преподавал на Ленинских курсах и восстановился в аспирантуре. После войны работал в Высшей партийной школе, защитил диссертацию по теме «Политические идеи французской буржуазной историографии XIX в.». В 1948 году он стал заведующим исторической редакцией Издательства иностранной литературы, с 1951 года — помощник главного редактора Большой советской энциклопедии. По совместительству работал в Институте истории АН СССР, куда окончательно ушёл в 1954 году и работал над темой «Русская историческая мысль и Западная Европа», по которой в 1966 году защитил докторскую диссертацию, а также подготовил фундаментальный трёхтомный труд.
В течение всей жизни Михаил Антонович не терял интерес к истории донского казачества. О донских страницах его биографии лучше всего рассказывают повести «Вадимка», «Возвращение в юность» и роман «Горели костры».
Библиография
2. То же. С. 17–18.
3. То же. С. 162–163.
4. Алпатов Михаил Антонович // Донские страницы.
По вашему запросу копии полных текстов статей можно получить через электронную доставку документов.
Фото
Поделиться:
Комментарии
Для добавления комментария необходимо авторизоваться
Смотрите также
Популярное за месяц