В лабиринтах

Чтобы по суше подобраться поближе к устью основного русла Дона, чтобы увидеть, как пароходы и корабли идут прямо по степи, нужно проехать в хутор Узяк – это километрах в двадцати от города Азова, за большим селом Кагальник, которое лежит при небольшой одноимённой реке; вскоре за Кагальником уже начинается Таганрогский залив Азовского моря.
Название Узяк – смешное; откуда оно? Вероятно, переосмысленное казаками давнее имя местности. Ну да, конечно: рукав дельты, цепь домиков по обеим его сторонам, – всё узкое. И действительно: просто узяк какой-то, а не хутор! Местный краевед, автор книги «Сёла Приазовья», даёт тюркские объяснения: «подошва», «край», «низина», «болотистое место». Не знаю, откуда у него такие соображения; с топонимикой нужно поделикатней. Думаю, ближе к правде будет, если выводить «узяк» из тюркского «узун» – длинный, а ещё верней – из слова «узак»: долгий, дальний.
Итак, рукав (или ерик) изгибается и скоро выходит в Дон – а оттуда рукой подать до Таганрогского залива. Стоит немного отойти от ерика – Дон становится невидимым; видны только ерик с заводями: лодки, дощатые причалы, влажные русла ручьёв (а то и сами ручьи, если вода пожелает выйти на поверхность, – правда, половодье регулярно смывает переброшенные через них мостки), – и ещё видна правая сторона ерика: узенький полуостров.
По всей видимости, в хуторе свой микроклимат. Здесь лилии и гиацинты во всей красе уже тогда, когда в Ростове – который всего в полусотне с лишним километров – ещё не видно такой пестроты цветения. Возможно, причина – испарения с дельты; и ещё возможно, что вода, концентрируя, как линза, дневное тепло, распределяет его по обеим сторонам ерика.
И вот, когда немного отдалишься от реки – вдруг видишь: по степи, в травах, неслышно плывёт огромный корабль.
…Дельта Дона – это фантастический, мистический затерянный мир!.. Именно отсюда, с плавучего маяка на оконечности Таганрогского залива, Александр Степанович Попов, смонтировавший  первую в России радиостанцию, отправил на лоцмейстерский пост – на остров Перебойный – радиограмму: «Внимание! Всем! Всем! 27 августа 1901 года. 2 часа пополудни».
С юга к дельте подбираются степи. Уже с автодороги на хутор Рогожкин виднеются невысокие бугры – это древние дюны. Разнотравье богатейшее: горец, полынь, ковыль, бессмертник, пижма, козий лук, терновник… За тростниками прячутся мутные водоёмы (в иле копошится карабас – так в просторечии на Дону называют серебристого карася, – он и взбаламучивает воду, которая прибывает сюда с Дона в период половодья; здесь же водятся губки, двустворчатые моллюски, улитки, пиявки, ракообразные…)
Немало в степи и дальше, в дельте, зверья: зайцы, кабаны, лисицы, норки, куницы, енотовидные собаки, косули, пятнистые олени. В последнее время появились и шакалы; плодятся два-три раза в год, а бороться с ними трудно: уж больно хитры; притом если с ними скрещиваются бродячие собаки, становятся ещё хитрее и злее.
В дельте неисчислимые лабиринты рукавов, ериков, гирл, проток… Когда сильные ветры гонят воду в море, ерики мелеют, а то и пересыхают. У берегов – кувшинки, водяной папоротник, водяной орех, аир, болотоцветник; берега укрыты тростником, из-под которого на кромку суши выползают погреться лягушки и черепахи. Над водой склоняются ивы (они укрепляют берег: больше на солонцах ничто не укореняется), дальше от берега – повсеместный в Приазовье лох серебристый, белая акация, черемша, ежевика, шелковица (по-местному «тютина»), шиповник, боярышник...
И есть ещё в дельте, у одного из ериков, Борисов сад: тополя, ясени, груши, яблони, сливы, вишня, алыча, калина; много грибов... Название это сохранилось с тех времён, когда здесь – до начала Великой Отечественной войны – стояли хутора, жители которых занимались и рыболовством, и скотоводством; последние дома развалились в 1960-е годы от многочисленных подтоплений. А по другую сторону ерика – тоже вымахала роща: она образовалась потому, что ветер переносил сюда семена из Борисова сада. Орланы-белохвосты, чайки, соколы, аисты, пеликаны и много других птиц чувствуют себя в этих зарослях как дома.
К счастью, с каждым годом их количество увеличивается, и природа всё больше и больше возвращается к первозданному виду. С тех пор как традиционный казачий уклад сменился политикой соцсоревнования, которая требовала перевыполнения плана по улову рыбы, времена для дельты настали неблагополучные. Активная хозяйственная деятельность приносила вред не только подводному миру, но и всей фауне. Тревогу забили уже в 1985 году: встал вопрос о создании охраняемой территории. В 1991-м по решению Малого Совета области ввели по всем берегам режим особого природопользования. И только осенью  2005-го было образовано Государственное природоохранное учреждение Ростовской области «Природный парк "Донской"» – тогда дельту и поставили на охрану.
Однако не хочется завершать разговор переходом на сухие, пусть и столь важные факты. Волшебство «донского зазеркалья» волнующе передано в стихах поэта, прозаика, кинорежиссёра, историка литературы и музыки Игоря Вишневецкого, ныне проживающего в США, и на этом нельзя не остановить пристальное внимание. Чувство исторической памяти, ощущение пространства и времени развивалось у Вишневецкого на Нижнем Дону, где поэт прожил первые свои восемнадцать лет. Степи, замёрзшая дельта, куда он зимами ходил с отцом на охоту, руины античного Танаиса, близость неподвижного серо-голубого Меотийского озера (Азовского моря), – не от них ли у Вишневецкого длинное, глубинное дыхание, приглушённый, свободно-протяжный звук? Голосом поэта поёт само время, или – бесприютный безвременный ветер, залетающий из добиблейского мира, из мира нашего, послебиблейского, из средневековья, ветер вселенский; дельта южной реки, которую ныне окружает вполне заселённый мир, продолжает оставаться краем света, легендарным, уединённым уголком земли, вроде берегов озер северной Англии, воспетых поэтами «Озёрной школы» – Вордсвортом, Колриджем и Саути.

За Меотийским озером, где вырастал и я,
степь ледяная недвижна – даже в сухую пургу;
вдоль побережия смутного несолона полынья,
и легко различимы лисьи следы на снегу,

припорошившему ломкий наст на курганах: на них
ни серебристый тополь, ни кипарис не шумит.
Лишь полуночные крики здесь отличают живых
хищных насельников степи – сов, ястребов – от чернот

тьмы безъязыкой. От озера, глядя в глубь степей,
видишь, как мёрзнут потоки, как застывают струи
ветра, как гаснет солнце в ледяной скорлупе,
двигаясь сонной рыбой в воздухе полыньи

рек и тумана. Ломко даже сознанье твоё.
В замеотийские степи разве безумец какой
конный ли, пеший отправится; впрочем, и небытиё
там из протоков встаёт как безначальный покой.